некотором даже смысле, издевательское пренебрежение даже тем минимумом научной демократии, который еще умудрялись сохранять в условиях развитого социализма научные учреждения тила их Института. Но, с другой стороны, никого впрямую вся эта история не затрагивала, поскольку ни от кого его собственного направления или его собственного подразделения не забирали, судя по названию предполагаемой лаборатории, ни с кем из имеющихся уже завлабов пришелец пересекаться был не должен, да и свободных помещений в Институте пока еще хватало. Пара-тройка особенно принципиальных повякала, не выходя, правда, за пределы разумного, на предмет того, что надо бы, все-таки, такие дела сначала обсуждать всем научным миром - для того, собственно, и существуют ученые советы, а при голосовании даже воздержалась. Но, естественно, предложение Директора прошло. Все стали ждать появления нового персонажа, продолжая при этом оживленно дискутировать возможные ответы на два вопроса: во-первых, зачем это этот новенький так понадобился Директору, что тот его аж из Киева перетаскивает (справделивости ради, надо заметить, что в научную значимость этого действия никто не поверил - так убого звучала обозначенная Директором тематика), а во-вторых, что у них может начать творить этот Знаменский, о котором так плохо отзываются его кивевские коллеги. Все, однако, понимали, что с течением времени, так или иначе, но все выяснится.

II

Долго ждать не пришлось. Прямо на следующем же заседании Ученого Совета Директор появился в сопровождении седоватого круглолицего джентльмена среднего роста и комплекции с исключительно подвижной талией, прижатыми к носу мутными голубыми глазками, утиным носиком, дробным румянцем на несколько вислых щеках и, притом, в не слишком типичной для лабораторной братии сильно элегантной тройке и при галстуке. Директор тут же представил его присутствующим в качестве того самого Бориса Глебовича, назначение которого все присутствующие совсем недавно единодушно и горячо одобрили. Новый коллега пронзительным бабьим голосом проверещал нечто о том, какая большая честь выпала ему в виде попадания в такое замечательное научное сообщество как их Институт, и опустился на кресло в первом ряду выгнувшись торсом в направлении Директора и устремив в том же самом, естественно, направлении свое личико. Впечатление было однозначно пренаскудпейшее. Тем более, что истинная причина появления Знаменского в Институте - а в том, что такая причина безусловно ненаучного плана непременно должна была наличествовать, зная своего Директора и его привычку составлять долгосрочные сценарии на самые разные жизненные случаи и ситуации, никто и на секунду не усомнился - пока еще оставалась в полном тумане. Впрочем, ньютоновские биномы в обыденной жизни - а что может быть более обыденного, чем работа пусть даже и несколько привилегированного, но, в общем-то, вполне обычного научного Института? - встречаются не так уж и часто, так что, хотя официально вслух ничего и не произносилось, ситуация с течением времени прояснилась. Правда, до того, как она начала проясняться, произошло несколько пусть и растянутых во времени, но взаимосвязанных событий. Во-первых, Знаменскому создали лабораторию. Уже по тому, как она создавалась, было ясно, что никаких серьезных научных прорывов от пришельца начальство не ожидает, ибо под его начало собрали всех беспризорных сотрудников, оставшихся от разнообразных и по тем или иным причинам недолго просуществовавших в Иституте и давно исчезнувших подразделений. Представителей этой беспризорщины, никак не связанных между собой научной тематикой, объединяло только что, за бесподнадзорные месяцы или даже годы от нормальной научной работы они отвыкли совершенно, и создать из них функциональное целое мог бы только действтельно большой ученый с твердым характером и железной волей либо - совсем наоборот - некий маг и волшебник. Ни на одного, ни на другого Знаменский не гляделся, так что методом исключения можно было догадаться, что Борик, как быстро начали за глаза называть Знаменского в Институте, нужен зачем-то еще. Впрочем, сам новый завлаб относительно своего научного потенциала придерживался, похоже, совершенно другого мнения и, нахватав от своих новообретенных сотрудников каких попало данных, начал многословно пересказывать их на Ученых Советах, призывал всех пристутствуюших отметить, как бурно под его началом заработала лаборатория. Народ бесился, но слушал, ибо деваться было некуда. Во-вторых, Борик оказался большим общственником. Не прошло и пары месяцев с момента его появления, как он оказался членом профкома, а еще парой месяцев позже объявился студентом вечернего университета марксизма-ленинизма и был кооптирован в общецентровское партбюро в качестве представителя их Института. Вот тут недостающий кирпичик в здание гипотезы о грядушем предназначении Знаменского в Институте принес всеведущий Петя Елизарский. Именно от него заинтересованные лица с интересом узнали, что днями Генеральному вежливо намекнули из райкома КПСС по поводу того, что наука в его Центре не находится под достаточным партийным руководством, и в теоретическом Институте нет даже собственной парторганизации. В ответ на его логичное замечание о том, что в Институте-то и членов партии кот наплакал, почему они и входят в общецентровскую организшацию, которую он лично и контролирует, ему опять же вежливо порекомендовали усилить партийную прослойку, приняв на работу несколько членов КПСС, и не обязательно ученых, раз у них так напряженно с членством, а хоть, к примеру, монтеров или шоферов, и, доведя числененость партийного народа в Институте до положенного минимума, создать там собственную парторганизацию, поставив в ее главе достойнейшего из достойных. Генеральный, естественно, пообещал.

- Мужики, - пророчествовал Петя - гадом буду, если не Борику быть у нас в Институте партбоссом! Для того и выписали в Москву на повышение, чтобы верно служил. Ясно было, что именно так события и будут развиваться. Ведь и Директор и Генеральный люди тертые и предсказывают на пять ходов вперед. А что он говно такое, так и это в план входит - именно его руками будут нам все положенные перекрывания кислорода и другие пакости делать, а ему еще и в радость будет... Помяните мое слово!

Гадом Пете стать не пришлось, поскольку все развивалось точно по предсказанному им сценарию. Для начала Директор на паре Ученых Советов посетовал на то, что в Институте мало коммунистов, а посему в смысле партийном он, Институт, как бы даже и не самостоятелен, а подчиняется партбюро центра, в котором заправляют чистые прикладники и вообще технический и даже вспомогательный персонал, а где им понять проблемы высокой науки, если даже характеристики на загранкомандировки они каждый раз с таким скрипом подписывают, что любое сотрудничество под удар поставить могут, чего уж там о долгосрочном планировании исследований с ними говорить!

Трудно, конечно, было сказать, сколько на самом леле было правды в сетованиях Директора. Скорее всего, все необходимые характеристики там подписывали без звука, понимая, что раз Директор кого-то к выезду рекомендует, то значит с Генеральным это дело полностью согласовано, так чего зря вопросы задавать - себе на голову. Но на всякий случай аудитория насторожилась. А вот заведи мы собственное партбюро, продолжал разъяснительную работу Директор, так сами все бы и подписывали. Одна беда - не хватает в Институте партийной прослойки, чтобы собственную организацию создать, а откуда без организации партбюро? А вот если нанять, хотя бы и техперсонала, но чтобы с нужным членством, так всего-то надо к уже имеющимся в Институте особо сознательным человек пять добавить - и дело в шляпе, то есть сразу сами себе хозяева. Поскольку присутствующие научники поняли из слов Директора, что их никто силком загонять в ряды КПСС не будет, тем более, что интеллигенцию в рабоче-крестьянских райкомах вообще не слишком жаловали, справедливо подозревая в ней элемент ненадежный и разрушительный, то против идеи Директора обзавестись партячейкой за чей-то другой счет возражать и не стали, а, более того, пообещали при всех новых наймах техперсонала или обслуги обращать особое внимание на графу 'партийность', чтобы, не дай Бог, ненароком не упустить нужных людей.

Короче говоря, все шло по плану, и уже через пару месяцев в Институте было ровно столько коммунистов, сколько требовалось для официального создания собственной парторганизации и, соответственно, институтского партбюро. На первом же организационном собрании, как и предсказывал мудрый Петя, Директор лично предложил в секретари Знаменского. Поскольку всем было решительно наплевать, то его, естественно, и выбрали. Дальнейшее тоже за рамки стандартных ситуаций не выходило. Дело заключалось в том, что Директор в разумной поначалу погоне за научным потенциалом азартно перешел границы разумного и набрал много людей действительно толковых и работящих, а потому и достаточно независимых. Тем более, что некоторые из них происходили из Университета или из институтов Академии Наук, где общая атмосфера была посвободнее, да и неортодоксальность мнений до некоторой степени даже поощрялась, и свои дурные, на взгляд Директора, привычки упорно сохраняли и в стенах вверенного ему Института. Руководить или, точнее, управлять ими посредством крика и хамства было, конечно, можно, но не очень легко и даже не очень желательно, поскольку Директору хотелось по многим соображениям носить репутацию либерала и, наоборот, вовсе не хотелось, чтобы информация о его методах