семья еще какой-нибудь Норвегии, а вот бутылки вот этого на недавнем аукционе в Сан-Франциско ушли по пятьсот долларов за штуку, вот, кстати, и копия страницы аукционного каталога сбоку пришпилена. В итоге напробовались так, что от самого обеда в комнате для приемов, сплошь решенной в резном дубе, в памяти остались только бесчисленные фотографии на стенах, с которых на выпивающих-закусывающих одобрительно и отчасти даже завистливо смотрели все знаменитости государства – от первого космонавта Гагарина до тогдашнего генсека Брежнева, равно как и разные зарубежные персонажи из Who’s who in the world, но всегда в сопровождении совершенно, похоже, не менявшегося с годами бритого дяди-директора все в таком же костюме и с теми же высшими знаками государственных отличий на пиджаке. Некоторые из лиц, особенно, несоветских, были знакомы и радостно тыкавшим в них пальцами американцам, так что вся их удостоившаяся царского приема четверка чувствовала себя на каком-то невероятном великосветском мероприятии, что, впрочем, не помешало им всем, включая и принимающую сторону, нарезаться коллекционными винами в совершеннейшую смерть! Момента прощания, как потом выяснилось, не запомнил никто... Так что на обратном пути в дупель пьяный водитель, в багажник которого был для каждого из гостей положен трехлитровый сувенирный бочоночек с тем вином, которое вызвало наибольшие восторги именно этого гостя, вдвое дольше, чем на пути туда, вихлялся по достаточно оживленной дороге, каким-то чудом оставляя живыми и невредимыми непрерывно обгоняемые и все какие-то потрепанные Жигули с Москвичами, а также конные повозки и даже ишачков, неторопливо влачащих по пыли местных абреков и кунаков.

Но вершина веселья, как и положено, была достигнута на грандиозном приеме, устроенном местными организаторами в последний вечер уже после официального закрытия прошедшего как никогда успешно (во всяком случае, по словам председателя локального оргкомитета) симпозиума. Прием этот был предназначен для всех без исключения участников без разделения на “дачников” и “турбазовцев”. В положенный час всех – правда, “дачников”, как обычно, “Волгами”, а турбазовцев автобусами – доставили к какому-то небольшому живописному озеру, на середине которого был устроен огромный покрытый шатровой крышей плот, соединенный с берегом несколькими украшенными в национальном стиле мостиками. Под крышей располагались расставленные по кругу столы, уже заставленные всем, что только могла предложить местная кулинарная фантазия. Про количество выпивки лучше вообще не говорить. Дополнительные моменты состояли в бесчисленных речах местного народа, в самых изысканных и цветистых выражениях благодарившего партию и правительство, а также Босса и даже иногда Директора как за заботу и поддержку в самом общем государственном смысле, так и за привоз в их благословенные места этого конкретного симпозиума. И протекало все мероприятие под непрерывную череду выступлений местных певцов и музыкантов с народно-этнографическим уклоном, которые сменяли один другого внутри образованного столами круга. Народ стремительно набирался с такой силой, что Игорь, от других, естественно, не отстававший, про себя не мог не согласиться с адресованной ему жалобой Директора, с которым он столкнулся на одном из мостиков по пути от “Волги” к скатерти-самобранке:

- Вот что я тебе скажу – хорошо, что вся эта бодяга, наконец, заканчивается! Народ так на халяву набросился, что совершенно от рук отбился! Вместо заседаний по рынку бегают. Мои поручения не выполняют! С утра теперь уже только по трети зала набирается – остальные либо спят, либо похмельем маются. Официантки в столовой за завтраком уже блюда роняют, поскольку всю ночь с кем-то из гостей трахаются! Я такого бардака вообще никогда не видал! Как мне только вас всех в Москве обратно к порядку возвращать. Так что, хорошего понемножку. И ты тоже имей в иду – прямо в самолете трезвей, чтобы в Москве уже как штык был!

По-видимому, понимание того, что райская жизнь неумолимо приближается к финалу, присутствовало у всех, почему делегаты и налегали на еду-питье из последних подорванных симпозиумом сил. В результате, когда началась заключительная часть действа, лыка не вязали уже многие. А часть эта состояла в том, что тоже довольно плохо стоявший на ногах председатель местного оргкомитета под маловразумительные, но исключительно апологетические речи вручал Боссу и Директору расшитые местными золотошвейками великолепные байские халаты с поясами и тюбетейками. Те врученные халаты немедленно на себя напялили, приняв вид уже совершенно непотребный, а Босс, совершенно неожиданно для присутствующих, привыкших к его сдержанной манере поведения, вышел в халате на середину уже свободного от профессионалов круга и невнятно изобразил несколько па чего-то вроде лезгинки, по-видимому, полагая ее не только кавказским, но и местным танцем. Народу, впрочем, уже было все едино...

Однако, как оказалось, не всему. Когда начальственный танец уже закончился, и довольный собой Босс под горячие аплодисменты присутствующих (точности для, следовало бы сказать, что аплодировали, в основном, местные товарищи, по достоинству оценившие эстетический вклад начальства во взаимопроникновение культур) направлялся к своему месту за главным столом, на его пути неожиданно возник один из присутствовавших на симпозиуме в качестве слушателей сотрудников Института, обычно на редкость спокойный и даже, можно сказать, малозаметный парень в сильных бифокальных очках. Немереное количество выпитого, на что при благоприятных условиях способны даже спокойные парни в бифокальных очках, произвело в его темпераменте и восприятии действительности радикальные перемены, и он решил, что широко прокламируемое демократическое устройство социалистического отечества позволяет и ему претендовать на те же малые приятности, что только что перепали Боссу с Директором. Сначала он потянул за рукав сильно озадачившегося такой непосредственностью Босса, невнятно, но навязчиво выговаривая что-то вроде:

- Ну дай померить! Я тоже хочу! Ну на поносить только – и все... И сплясать...

А когда Босс резко вырвался и, не желая продлевать глупого положения, решительно скользнул на свое место, настырный делегат насел на все еще топтавшегося на месте вручения даров местного распорядителя:

- Нам бы насчет халата... – запинаясь тянул он – Я тоже такой хочу! А для меня есть? А танцы будут?

Кто-то из подскочивших и сохранивших еще остатки сознания коллег пытался вполголоса объяснить любителю барственных халатов, что он влипает в историю и лучше спокойно идти на место, но тот упрямился и беспорядочно махал руками. Именно это махание и послужило причиной скоропостижно последовавшего завершения ситуации. Взмахнув как-то особенно сильно, он потерял равновесие и стал заваливаться на пол. В последнюю секунду, однако, он успел поймать край скатерти и, как в старых комедиях, резво потянул ее на себя, одновременно заваливая все бутылки, бокалы, вазы с цветами и даже тарелки с остатками салатов. В результате вся эта жуткая смесь хлынула на сидевших за этим столом вплотную к генеральскому наиболее почетных участников, включая и группу зарубежных докладчиков. Те, пытаясь увернуться, громко лопотали что-то по-своему. До уже валявшегося на полу виновника катавасии каким-то чудом доперло, что вокруг него заговорили не на своем матерном, а на чужом английском языке, и на него снизошло краткое просветление, в результате которого в наступившей на какое-то время ошарашенной тишине он громко и отчетливо произнес, оторвав голову от заляпанного пищевыми отходами пола и явно относясь к извазганным американам:

- Икскьюз ми плиз!!!

И рухнул в бессознательность окончательно. Народ заржал, как обезумевший.

- Говорил ему: красное с белым не смешивай. А он: коктейль, коктейль! – мрачно прокомментировал стоявший в пределах слышимости от Игоря непосредственный начальник виновника происшествия, предчувствуя, что и ему не слабо перепадет за утрату контроля над подчиненными.

И точно. Перекрывая ржание, прозвучал строгий крик Директора, призывавшего пред свои грозные очи именно этого непосредственного начальника виновника:

- Где Коля? Я спрашиваю, где эта сволочь Севостьянов? Я его сейчас же из Института выгоню вместе с его пьяными уродами! Разохотились на халявные пьянки, скоты! Перед иностранцами позорите! Утром заявления на стол!

Вечер переставал быть томным. Коля с безнадежной решимостью протиснулся между столом и загородкой вдоль борта плота и подошел к Директору. Тот перешел с крика на шипение. Пока он шипел, Коля истово клялся, что малый этот исключительно хороший и не буйный, а даже наоборот, и как раз то, что он так жутко нахавался, и говорит, что пьянка для него – дело непривычное, а вот ударная работа на благо Института как раз по нему, почему наказать его, конечно, как-нибудь и стоит, но вот выгонять уж точно не надо. А самого Колю – тем более, поскольку – его бы воля – он бы и трети того количества, что выставили