— Я понимаю, что вел себя… грубо в тот вечер, я много об этом думал и…
Я просто хохочу в ответ. Какого черта он явился сюда и заставляет меня переживать все это снова.
— Но поймите, — не унимается он, — я раз десять говорил Хилли, что не готов ни к каким знакомствам. Я вообще не представлял, как возможно…
Приходится изо всех сил стиснуть зубы. Невероятно, но к глазам подступили слезы. Свидание ведь состоялось несколько месяцев назад, но я прекрасно помнила, какой жалкой чувствовала себя тогда, как наряжалась, чтобы ему понравиться.
— Тогда зачем вы вообще согласились?
— Не понимаю, — качает он головой. — Вы же знаете Хилли…
Я жду, пока он объяснит, зачем пришел. Стюарт проводит рукой по волосам, взъерошивая их. Они такие густые и жесткие, как проволока.
Отворачиваюсь — он сейчас милый, словно подросток, а я не желаю об этом думать. Скорей бы ушел — я не в силах еще раз испытать те кошмарные чувства. Но вслух произношу совсем другое:
— Что вы имеете в виду, что значит — «не готов»?
— Просто не готов. После того, что случилось.
— Хотите, чтобы я гадала?
— У нас с Патрицией ван Девендер. Мы были помолвлены, а потом… я думал, вы знаете.
Он опускается в кресло. Я не сажусь рядом. Но и не прогоняю его.
— Она что, сбежала с другим?
— Точно. — Стюарт прячет лицо в ладонях, бормочет: — Это было какое-то безумие, сумасшедший карнавал, дикость.
Я молчу, хотя ужасно хочется сказать, что он наверняка это заслужил, но он такой несчастный. Интересно, у этого славного мальчика всегда такой жалкий вид, если хамство не подкрепляется бутылкой бурбона?
— Мы встречались с пятнадцати лет. Думаю, сами знаете, как это бывает, когда так долго вместе с человеком.
Не пойму, с чего вдруг я сознаюсь, разве что — терять нечего.
— Вообще-то, нет. Я никогда ни с кем не встречалась.
Удивленный взгляд, короткий смешок.
— Ну да, так и должно быть.
— Как? — Застываю, мгновенно вспомнив комментарии насчет удобрений и трактора.
— Вы такая… необычная. Я никогда не встречал человека, который говорил бы именно то, что думает. Во всяком случае, девушки.
— При желании я могла бы сказать
Он только вздыхает.
— Когда я увидел ваше лицо, там, около трактора… Поверьте, я не такое ничтожество.
Вдруг я понимаю, что, говоря о моей необычности, он, возможно, не имел в виду, что я ненормальная дылда. Может быть, он говорил в хорошем смысле.
— Я приехал пригласить вас поужинать где-нибудь в городе. Мы могли бы… — Он встает. — Могли бы… ну, не знаю, выслушать друг друга.
Я потрясена. Голубые ясные глаза устремлены на меня, будто для него действительно важен мой ответ. Я уже готова сказать «да» — ну с чего бы мне отказываться? — но тут вспоминаю, как он обращался со мной. Напился как скотина, только чтобы не общаться. Вспоминаю, как он сказал, что от меня разит удобрениями. Мне понадобилось целых три месяца, чтобы перестать об этом думать.
— Нет! Благодарю. Но действительно не могу представить худшего времяпрепровождения.
Он кивает, не поднимая головы. Поворачивается, спускается по ступеням. И говорит, уже открывая дверь машины:
— Простите. Я приехал, чтобы сказать именно это, и, полагаю, все же сказал.
Стою на террасе, краем сознания отмечая неверные сумеречные звуки: гравий шуршит под ногами Стюарта, в сгущающейся тьме пробежали собаки. Молнией проносится воспоминание о Чарльзе Грее, единственном поцелуе в моей жизни. Как я отодвинулась тогда, решив отчего-то, что поцелуй предназначался не мне.
Стюарт садится за руль, локоть торчит из окна. Он по-прежнему не поднимает глаз.
— Подождите минутку, — окликаю я. — Только надену свитер.
Нам, девушкам без личной жизни, никто не рассказывает, что воспоминания могут быть почти такими же приятными, как сами события. Мама героически взбирается на третий этаж и стоит у моей кровати, но я притворяюсь, что сплю. Хочу насладиться в полной мере.
Вчера вечером мы поехали в «Роберт Э. Ли». Я надела светло-синий джемпер и узкую белую юбку. Пришлось позволить маме причесать меня, чтобы унять ее нервические путаные инструкции.
— И не забывай улыбаться. Мужчинам не нравятся девушки, которые весь вечер сидят с постной физиономией. Да, и не сиди, как индейская скво, скрестив…
— Погоди, так что нужно скрестить — ноги или только лодыжки?
— Лодыжки. Ты что, совсем ничего не помнишь из уроков этикета миссис Раймер? И не тушуйся, ври напропалую, расскажи, что ходишь в церковь каждое воскресенье, и всякое такое, да, и не грызи кубики льда, это просто ужасно. А если в беседе вдруг образуется пауза, расскажи о нашем троюродном кузене, члене городского совета в Костюшко…
Непрерывно причесывая и приглаживая, причесывая и приглаживая, мама старалась разузнать, как я с ним познакомилась, что произошло на прошлом свидании, но я все-таки умудрилась сбежать. Мне хватало собственной каши в голове. Мы со Стюартом добрались до отеля, уселись за столик, расстелили на коленях салфетки, но тут подошел официант и сообщил, что они скоро закрываются. И могут предложить только десерт.
Стюарт притих.
— Что… вы хотели бы, Скитер? — спросил он, и я тут же напряглась, подумав, что он опять собирается надраться.
— Я буду только кока-колу. И много льда.
— Нет, — улыбнулся он. — Я имел в виду… от жизни? Чего вы хотите от жизни?
Мгновенно вспоминаю, что советовала ответить на подобный вопрос мама: красивые здоровые дети, муж, о котором буду заботиться, сверкающая кухня, чтобы готовить вкусную и полезную еду.
— Я хочу быть писательницей. Или журналисткой. Или и тем и другим.
На этот раз он посмотрел мне прямо в глаза.
— Мне нравится эта идея, — сказал он, не отводя взгляда. — Я много думал о вас. Вы такая умная, красивая и… — тут он чуть улыбнулся, — высокая.
Красивая?
Мы ели клубничное суфле и выпили по бокалу шабли. Он рассказывал, как сложно приходится, если нефтяной пласт обнаруживают под хлопковым полем, а я рассказывала, что мы с секретаршей — единственные женщины в нашей газете.
— Уверен, вы пишете о чем-то настоящем. О том, во что верите.
— Спасибо. Я… тоже на это надеюсь, — кивнула я, но ни словом не обмолвилась об Эйбилин и миссис Штайн.
Мне не приходилось прежде так близко видеть мужское лицо, и я обратила внимание, насколько его кожа плотнее и темнее моей, а жесткая светлая щетина на щеках и подбородке, казалось, прорастала под моим взглядом. От него пахло крахмалом. И хвоей. И не такой уж у него острый нос.
Официант позевывал в углу, но мы говорили и говорили, не обращая на него никакого внимания. И в тот момент, когда я уже жалела, что не вымыла голову с утра, и была почти счастлива, что хотя бы почистила зубы, он совершенно неожиданно поцеловал меня. Прямо посреди ресторана «Роберт Э. Ли» он медленно поцеловал меня, открытым ртом, и каждая клеточка моего тела — кожа, ключицы, подколенные ямки — все внутри меня вспыхнуло ярким светом.
