Ведущий сообщил, что исполнителя зовут Боб Дилан, но помехи заглушили следующую песню. Откинувшись на спинку сиденья, невидящим взглядом смотрю на темные окна магазина. И мне становится необъяснимо легко. Я словно услышала голос из будущего.
Из ближайшего телефона-автомата звоню домой — мама не ляжет спать, пока я не вернусь.
— Алло? — Это папа, а на часах между тем восемь пятнадцать.
— Папа… почему ты не спишь? Что случилось?
— Тебе лучше приехать домой, дорогая.
Фонари внезапно вспыхивают ярким светом, резко холодает.
— Что-то с мамой? Ей плохо?
— Стюарт уже почти два часа сидит у нас на террасе. Ждет тебя.
Стюарт? Это не ответ.
— А мама… она…
— С мамой все в порядке. Ей, кажется, даже получше. Езжай домой, Скитер, пообщайся со Стюартом.
Никогда еще дорога домой не казалась такой длинной. Десять минут спустя я торможу у крыльца. Стюарт сидит на ступеньках террасы, папа устроился в кресле-качалке. Оба поднимаются мне навстречу.
— Привет, пап, — здороваюсь я, не глядя на Стюарта. — Где мама?
— Она спит, я только что проверял. — Отец зевает. За последние лет десять не могу припомнить ни одного раза, чтоб он засыпал позже семи вечера в пору опасных весенних заморозков на полях. — Доброй ночи, ребята. Не забудьте погасить свет.
Папа уходит в дом, и мы со Стюартом остаемся вдвоем. Какая темная, тихая ночь — ни звезд, ни луны, даже собаки помалкивают.
— Что ты здесь делаешь? — В моем голосе отчего-то слышится неловкость.
— Я приехал поговорить с тобой.
Присев на ступеньку, устало опускаю голову на скрещенные руки.
— Говори быстрее и уходи. Десять минут назад я услышала одну песню, и меня почти отпустило.
Он придвигается ближе, но не настолько, чтобы коснуться. А мне хочется прикосновений.
— Я приехал рассказать тебе кое-что. Рассказать, что я встречался с ней.
Резко вскидываю голову, первое же слово, всплывающее в сознании, — эгоист. Ты, эгоистичный сукин сын, приперся сюда, чтобы поговорить о Патриции.
— Я ездил в Сан-Франциско. Две недели назад. Сел в джип, гнал четыре дня, а потом постучал в двери ее дома. Адрес мне дала ее мать.
Спрятав лицо в ладонях, я вижу, как он поправляет прядь ее волос — так же, как когда-то моих.
— Я не желаю этого знать.
— Я сказал, что считаю то, что она сделала, самым мерзким поступком, на который способен человек. Вот так лгать. Она очень изменилась. В каком-то длинном балахоне, с пацифистским значком, губы не накрашены. И рассмеялась, увидев меня. А потом назвала меня проституткой. — Он потер глаза. — Она, которая запросто легла с тем парнем, заявила, что я веду себя как проститутка по отношению к собственному отцу и Миссисипи.
— Зачем ты мне об этом рассказываешь? — Кулаки сжались, во рту металлический вкус, я даже кончик языка прикусила.
— Я поехал туда из-за тебя. После того как мы расстались, я понял, что должен выбросить ее из головы. И сделал это, Скитер. Я проехал две тысячи миль, и вот я здесь, чтобы сказать тебе об этом. Все кончено. Все прошло.
— Что ж, отлично, Стюарт. Рада за тебя.
Он придвигается ближе, наклоняется ко мне. И я чувствую густой тошнотворный запах бурбона. Но все же хочу свернуться клубочком в его объятиях. Я люблю этого мужчину и одновременно ненавижу.
— Ступай домой, — говорю я и сама слышу, как фальшиво это звучит. — В моей душе не осталось места для тебя.
— Я тебе не верю.
— Ты опоздал, Стюарт.
— Могу я прийти в субботу? Поговорить?
Пожимаю плечами, с трудом сдерживая слезы. Я не позволю ему еще раз бросить меня. Мне довольно уже случившегося — с ним, с моими друзьями. Было бы глупо допустить подобное вновь.
— Мне все равно.
Вскакиваю в пять утра и принимаюсь за работу. Осталось семнадцать дней, и я тружусь день и ночь, со скоростью и производительностью, которых прежде в себе не подозревала. Историю Ловинии я заканчиваю вдвое быстрее, чем предыдущие, и с первыми лучами солнца, терзаемая жуткой головной болью, выключаю свет. Если к началу следующей недели Эйбилин передаст мне рассказ про Константайн, возможно, я сумею справиться с задачей.
А потом до меня доходит — нет никаких семнадцати дней. Какая же я
Будь у меня время, я бы наверняка разрыдалась.
Спустя несколько часов просыпаюсь и снова сажусь работать. Около пяти слышу, как подъехала машина. Это Стюарт. С трудом отрываюсь от пишущей машинки, выхожу на крыльцо и здороваюсь, не переступая порога:
— Привет.
— Привет, Скитер, — кивает он как-то робко. — Добрый день, мистер Фелан.
— Привет, сынок. — Папа поднимается из кресла. — Ну ладно, ребята, поболтайте тут без меня.
— Не уходи, пап. Прости, но я сегодня занята, Стюарт. Но ты можешь пообщаться с папой.
Возвращаюсь в дом. Мама за кухонным столом пьет теплое молоко.
— Это я не Стюарта там видела?
Молча прохожу в столовую. Украдкой наблюдаю в окно, как отъезжает машина Стюарта. И долго смотрю вслед.
Вечером, как обычно, еду к Эйбилин. Объясняю, что осталось всего десять дней, и по лицу видно, что она тоже готова расплакаться. Даю ей прочесть главу про Ловинию — ту самую, что переписала с молниеносной скоростью. За кухонным столом сидит Минни — пьет кока-колу и рассеянно смотрит в окно. Я, впрочем, предпочла бы, чтобы она ушла и мы могли спокойно приступить к работе.
Эйбилин откладывает текст, кивает:
— Думаю, хорошая глава получилась. Читается так же, как и те, что вы писали медленно.
С удовлетворенным вздохом откидываюсь на спинку стула. Но остается еще одно немаловажное дело.
— Нам нужно придумать название. У меня есть несколько вариантов. Например, «Цветная прислуга и семьи Юга, в которых они работают».
— Как-как? — наконец замечает меня Минни.
— Это отличный способ сразу обрисовать тему, вы не находите?
— Если у вас кукурузный початок вместо головы.
— Но это же не художественная литература, Минни. Это социология. И название должно звучать конкретно.
— Но это же не значит, что оно должно звучать скучно, — парирует Минни.
— Эйбилин, а как вы считаете? — Я все же надеюсь, что сегодня нам удастся договориться.
Эйбилин пожимает плечами и, по своему обыкновению, пытается изобразить примирительную улыбку.
