вечном бытии, причем по мере мистического развития эти напоминания становились все более настойчивыми. И вот теперь это естество достигло полного осознания человеком своей судьбы и начало быть в полном объеме. В ходе испытаний глухой ночью оно исподволь заполонило весь внутренний мир человека и подчинило себе все наиболее инертные черты его характера. Проявления подлинного естества человека больше не ограничены отдельными мгновениями глубинного восприятия и ослепительными проблесками Абсолюта. Чтобы черпать из трансцендентной реальности, мистику вовсе не обязательно погружаться в созерцание или переживать экстаз. Анима и анимус слились воедино (*). Мистик в конце концов разрешил для себя парадокс Стивенсона (**) и отныне олицетворяет собою не двойственность, а единство.
-
(*) Свидетельство знакомства Андерхилл с новейшими достижениями современной ей науки – с идеями т. наз. 'аналитической психологии', основы которой были в те годы едва лишь сформированы К.Г.Юнгом. Согласно учению Юнга, все отправления психики индивида организуют, как рост кристалла его невидимые оси, т.наз. 'архетипы', среди которых, в качестве идеального образа партнера в любви, 'анима' (лат. 'душа') для мужчин или 'анимус' (лат. 'дух') дня женщин несут основную функцию стимулирования духовной эволюции. – Прим. перев.(**) Предположительно ссылка на знаменитую повесть Р. Стивенсона 'Странная история доктора Джекила и мистера Хайда', герой которой, доктор Джекил, став жертвой опасных экспериментов над собой, в итоге гибнет, в качестве расплаты за преступную тягу к наслаждению запретным необратимо слившись с их результатом – олицетворяющим демонические силы бессознательного 'мистером Хайдом', двойником- антиподом, 'Тенью' в терминологии Юнга. – Прим. перев.(2) Надо полагать, мистик не стал бы возражать против психологических описаний в принципе, однако скорее всего он попытался бы выразить смысл жизни в единении своими словами и в сопровождении соответствующих пояснений, – пояснений на языке мистицизма, которые никак не укладываются в пределы компетенции психологии. В противовес отвлеченным психологическим описаниям мистик сказал бы, что ему удалось достичь единения с Богом и установить контакт с Трансцендентной Реальностью, которого он давно искал; что его душа осталась по сути неизменной, но погрузилась в Океан Жизни и пропиталась Любовью как губка морской водой. 'Уже не я живу, но Бог живет во мне', как выразился об этом св. Павел. Вторя ему, мистик сказал бы, что наконец-то избавился от последних следов – или, на языке психологии, рудиментов – своей прежней обособленности и каким-то таинственным образом стал тем, что было явлено ему в созерцании.Здесь уместно вновь напомнить слова суфийского поэта, что мистик странствует не к Богу , а в Боге . Он здесь-и-сейчас достиг Вечной Гармонии – состояния, в котором Центр Вселенной, как магнит, притягивает к себе каждое живое существо. В процессе пробуждения своего духовного Я , поочередно переживая периоды радости и уныния, когда стремление к единению набирало в нем силу, подвергая его закалке в пламени любви и страдания, он не только инстинктивно чувствовал, что движется к некоторой цели, но и понимал, поскольку он мистик, что эта цель не имеет ничего общего с приобретением знаний, о каких бы важных и, может быть, любопытнейших, драгоценнейших сведениях ни шла речь. Эта цель представляет собой некое кардинальное условие бытия, реализуемое в свершении любви, которая неотвратимо влекла его к себе. Говоря образным языком алхимиков, по завершении этого процесса Огонь Любви сделал свое дело: мистическая 'Ртуть Мудрецов' – скрытое в нем сокровище, 'горчичное зерно' Реальности – полностью трансмутировала 'соль и серу' – его разум и чувства. Даже бережно хранимая жемчужина полученного некогда озарения – и та была отправлена мистиком в плавильный тигель. Итак, Великое Делание подошло к концу, последние следы несовершенства исчезли, и мистик обнаружил в себе 'благородную субстанцию' – духовное золото человека.(А) Как мы уже отмечали, мистики безличностной ориентации – искатели Трансцендентного Абсолюта – свершение своего поиска склонны описывать на языке обожения. Жизнь в единении неизбежно означает в их понимании нечто. бесконечно превосходящее простую совокупность всех ее признаков, указываемых опытом, нечто совершенно непостижимое для обычных людей. По словам мистиков, жизнь в единении подразумевает 'непосредственную причастность Божественной Природе' и обретение в ней свободы. Поскольку в созерцании лишь открывается 'то, что мы есть', из самой этой констатации естественно вытекает учение об обожении как ее логическое следствие.'Могут спросить, – говорится в 'Theologia Germanica', – что означает быть причастным Божественной Природе, или Богоподобному человеку? Отвечаю: кто напитан и просветлен Вечным, Божественным Светом и кто воспламенен и поглощен Вечной, Божественной Любовью, – тот обожен и причастен Божественной Природе'.Естественно, само слово 'обожение' никак не может служить в качестве научного понятия. Термины такого рода суть попросту иносказания и метафоры, смысл которых в том, чтобы дать, в виде намека, косвенное указание на трансцендентную реальность, совершенно недоступную обычному человеческому пониманию и потому не имеющую обозначений в человеческом языке. О 'нижнем круге' этой реальности Данте повествует в эпизоде, в ходе которого он лицезрел святых в виде лепестков Вечной Розы. Поскольку Бытие Божье, как таковое, закрыто для нашего познания, утверждение о том, что душа преображается в Боге и Его Бытии, вероятно, может донести до нас разве лишь дальние отблески экстаза, но никогда не дадут нам само знание – за исключением разве тех немногих, кому посчастливилось на собственном опыте испытать то, о чем речь. Но и они – точнее, сказать, большая их часть –принимают такого рода утверждение как верное лишь отчасти. Дальновидные мистики всегда следят за тем, чтобы была исключена возможность интерпретации их слов в ключе пантеизма, а с другой стороны – чтобы они не давали повода для измышлений тех критиков, по мнению которых мистицизм подразумевает исчезновение души в ее необратимом слиянии с Божеством. И все же откровения мистиков вполне однозначно свидетельствуют о том, что им, как и многим другим, чтобы достичь высоких уровней духовного развития, нужно было пройти через вполне конкретные и неизбежные для каждого переживания. Таким образом, к понятию обожения прибегают прежде всего те мистики, которым Реальность открывается как состояние или место , а не как Личность, чем и объясняется использование ими символики нового рождения и трансмутации для описания начала странствия к Богу.Тех, кто чужд мистическим настроениям, уже сам по себе ригористически-прямолинейный язык, которым эти созерцатели говорят об обожении , отталкивает больше, чем все прочие высказывания (как правило, безапелляционные) и практические рекомендации этих созерцателей. Разумеется, несложно ограничиться констатацией поверхностного смысла этих высказываний и классифицировать их как святотатство, что и случалось уже неоднократно. Между тем, если постараться вникнуть в эти построения, они проливают свет не только на суть всего мистицизма, но и на сами основания философии и религии, доводя сами принципы мистицизма до их логического завершения. В основе христианского мистицизма, по справедливому замечанию Делакруа, все то же 'стихийное и, можно сказать, полудикарское стремление к обожению, которое лежит в основе любого религиозного поиска'. Это особенно наглядно в православии, где такой подход закреплен в церковной ритуальной практике. 'Тело Господне – мое обожение и насыщение, – говорится на литургии перед причастием, в молитве Симеона Метафраста. – Оно возвышает к Богу мой дух и насыщает мою душу непостижимым образом'.Опираясь на свой опыт, мистики-христиане подтверждают истинность догмата о мистическом преображении человека в обожении, указывая на то, что эта истинность следует из учения о вочеловечении Бога – Боговоплощении. В качестве аргумента мистики ссылаются на Отцов Церкви. 'Бог стал человеком, чтобы мы могли сделаться Богом', – говорит св. Афанасий. 'И мне казалось, – говорит св. Августин, – будто слышу голос Твой, с высоты вещающий мне: 'Я есмь хлеб для созревших возрастом; возрастай, и снеси (ешь – церк.-слав .) меня; но не ты Меня обратишь в себя, как пищу в плоть свою,
