нахмурил брови/. Пойду я, а то тесто замесила как бы не сбежало.
А х м е д. Посидите, гражданка, до вас еще дойдет очередь.
/Неожиданно из рук Ахмеда выскакивает ручка и летит за печь и туда же улетает и фуражка. Он вскакивает, ошалело глядит по сторонам/. Это что еще за черт?
Д е д./ Негромко/. То не он, а лишь его младший братик балует. Но ты погоди, коль не уймешься, то худо тебе придется.
А х м е д. Что ты сказал?
Д е д. Что говорено, то и сказано. Есть нечего, да жить весело, говорю.
А х м е д. Куда ручка делась? Куда фуражка улетел? / Идет за печку, там слышны шум, грохот посуды и он возвращается весь осыпанный мукой и перьями/. Фу, фу.../пытается отчистить китель/. Живете тут как... свиньи какие. Где моя фуражка? Куда делась?
Д е д. Да не брал я твоей фуражки. /Незаметно стягивает со стола бланк протокола и засовывает его под гусыню, подмигивает Дарье, поднимает фуражку, подает Ахмеду/.
А х м е д. /Надевает фуражку, подкручивает усы/. Ручка есть в доме?
Д е д. Откуда?! Сроду кляузы писать не приучен, с чего бы ей взяться.
А х м е д. Нет ручки? Да, говоришь? Думаешь, не найду, как протокол написать, понимаешь? Плохо участкового Ахмеда Садыкова знаешь. Так говорю?/Подходит к онемевшей Дарье и вырывает из хвоста гусыни перо, берет со стола нож, очинивает перо, оглядывается по сторонам, видит пузырек с йодом, удовлетворенно хмыкает, ставит перед собой, достает новый лист протокола/.
Д а р ь я. /Приходит в себя, наливается злостью/. Тебе, ирод проклятый, кто позволение давал над Шуркой моею издеваться? Ты ее растил? Кормил? Холил? Да она может после твоих рук поганых и вовсе нестись перестанет, а то еще и помрет вовсе. Черт усатый! Распустил ручище-то!
А х м е д. /Снисходительно/. У нас на Кавказе все мужчины усы носят, да.
Д а р ь я. Вот и сидел бы на своем Кавказе. Какой леший тебя к нам заманил? И морозы не держат. Хоть бы отморозил себе все хозяйство поскорее, да обратно убрался. Мало наших девок перепортил?
А х м е д. Ты, бабка, чего шумишь, понимаешь? Я тебя трогал, да? Будешь ругаться, то оформлю на пятнадцать суток, не обрадуешься. За оскорбление должностного лица...
Д а р ь я. Давно должностным-то стал? Не ты ли прошлым летом на базаре гнилыми помидорами торговал, нас обвешивал? А как фуражку надел, то и нос выше бани задрал...
А х м е д. Ты, понимаешь, нос мой не трогай, а то точно оформлю.
Д а р ь я. И оформляй, понимаешь! Коммунисты нам ничего сделать не могли, а вам, чер...нявеньким и вовсе не одолеть. Обкакаетесь! Коль Господь за нас не заступится, то черти вам житья все одно не дадут.
Д е д. Вот, блин, расшумелась баба, что твой самовар. А ведь правильно говоришь, Дарьюшка. Не тревожь лиха, пока лежит тихо. Мокрый дождя, а нагой разбою не боится. Мы свое пожили, на старости лет и помирать не страшно.
А х м е д. Чего орете?! Убогонькие!
Д а р ь я. Так и есть, убогие мы, потому что при Боге живем, а таким чертенякам как ты хода не даем. Хватит! Натерпелись! Костьми ляжем, а своего последнего не отдадим! То уполномоченные разные ездили- шастали, из амбаров последнее выгребали, нас на голодную смерть оставляли. Мы-то верили, государству хлебушек свой сдаем, а вышло как? Таких как ты, востроносеньких, прикармливали, на свою голову нянчили! Потом в одну деревню принялись сгонять-укрупнять, химией травить! Все мало. Теперича принялись наших гусей щипать! Не дамся! /Прижимает гусыню к себе/.
Д е д. Ты бы, Ахметушка, пришел ко мне как человек к человеку, сели, по рюмашечке бы выпили, потолковали обо всем и, глядишь, спору-драки никакой не было бы...
А х м е д. Чтоб я к тебе, дед, пришел твою вонючую самогонку пить?! Тьфу! Сроду не бывать этому. Я - власть, а ты кто?
Д е д. Вот именно. Ты во мне человека не видишь, и видеть не желаешь. Тебе что Иван, что Аверьян, все одно. Обычаев нашенских не знаешь, не почитаешь, и знать не желаешь. Тебе бы лишь кусок пожирнее урвать, а там хоть трава не расти. Поперек горла тебе деревенька наша встала?! Мешает?! Из ста домов остались лишь мой, да дарьин. Так ты на спички-то, /подает ему коробок/, запали и дело с концом. На, бери, не стесняйся. Только смотри, сам не сгори как нас палить станешь.
А х м е д. Ну, хватит, разговорился....
Д е д. А ты думал, мы немые? Как скотинка, которую только запрягать, да взнуздывать можно. Ладно, с нами ты может быть и совладаешь, справишься, а известно ли тебе, что тут иная сила, / показывает пальцем вниз, себе под ноги/, имеется? С ней-то тебе не совладать, протокола на них не оформишь.
А х м е д. Что за сила? О чем говоришь?
Д е д. /Делает пальцами рога над головой/. О них, ребятах шустрых-ушлых, которых мы покаместо тут жили-поживали, то и придерживали. А вот как нас не станет, то, как вы с ними совладать договариваться будете, и ума не приложу. Худо, ой, худо вам всем тогда придется, кто на нашей земле без благославления хозяйского селиться начнет. Они вас так уработают, в такую каральку загнут, что и не отличишь, где башка, а где задница.
Д а р ь я. Точно, точно.... Пока Бог спит, то черт на свой лад народ шурундит, без опаски черное дело творит.
А х м е д. Хватит меня своими чертями пугать. Я ни в Бога, ни в черта не верю. Собирайтесь быстренько и со мной в город. Там отпишу по начальству, пусть они и решают, как с вами быть. Быстро, кому говорю?!
Д е д. /Делает глупую рожу/. А куда нам идти? Мы дома.... Это тебе, Ахметушка, до начальства быть срочно надобно, ты и иди, поезжай с Богом, а нас в покое оставь.
А х м е д. /Ни обращает на их слова никакого внимания, берет банку с самогоном, запечатывает, ставит в сумку, берет зеленый хвост, нюхает, морщится/. Ты, дед, еще и браконьерничаешь? И это тебе зачтется. Чего стоите? Собирайтесь, кому сказал?!
Дед и Д а р ь я. /Хором/. Куда?!
А х м е д. К черту!!! К дьяволу!!! К чертенячьей матери!!!
Д е д. Ты, Ахметушка, нечистого бы не трогал, а то как бы худа не было...
А х м е д. В гробу я видел и вас и чертей ваших! Провалиться мне на этом самом месте, но выживу вас отсюда.
Д а р ь я. Чур, меня, чур./Крестится/.
Д е д. /Испуганно/. Ну, началось...
/ Неожиданно в комнате потемнело, за окном мелькает молния, слышны раскаты грома, вой в трубе, на заднике появляется огненный шар, который разгорается до нестерпимого блеска, заходили ходуном стол, лавка, печь. Внутри русской печи возникает яркое свечение, там что-то трещит, слышен вой/.
А х м е д. Чего это? Гроза что ли? / Говорит несколько слов на незнакомом языке, типа: 'сартах, бартах, керендах'./ Тьфу, ты! Чего у тебя, дед, в печке шумит?
Д е д. Откуда мне знать?
А х м е д. /Подходит к печи, заглядывает внутрь/. Что за черт?
Дед и Д а р ь я. Вот именно.
А х м е д. /Засовывает голову внутрь печи и вдруг невидимая сила втягивает его внутрь, хотя оно что есть мочи упирается руками. Некоторое время видны лишь подошвы сапог, но потом и они исчезают, и лишь обгорелая милицейская фуражка падает откуда-то на пол/. Вай! Вай!
Д е д./ Подскакивает к печи, поднимет милицейскую фуражку и забрасывает ее внутрь, закрывает печь железным листом/. Сама мышь в кувшин попала, а как выбраться и не знает. Чего просил, то и получил.
Д а р ь я./ Она все сидит приклеенная к лавке/. А как хватятся его? Чего говорить станем? Он хоть и дурак, а все одно в форме.
Д е д. А чего говорить? Видеть не видели, слышать не слышали. Наше дело сторона, мы у себя дома, авось, да вывернемся. /Поднимает за ручки флягу и тащит ее к крышке погреба/. Помогла бы лучше...
Д а р ь я. Ага, мне самой бы кто помог. Как до дому-то добраться?
Д е д. Айда вдвоем, оно сподручнее.
