Роза Линда Уэскотт, высокая, крепкая на вид женщина двадцати семи лет, шла по полотну железной дороги близ городка Уиллоу-Спрингс, штата Айова. Это было в августе, под вечер третьего дня после ее приезда домой в родной город из Чикаго, где она работала.

В то время Уиллоу-Спрингс представлял собой городок с населением, примерно, в три тысячи человек. С тех пор он значительно вырос. Здание городского совета возвышалось посреди площади, с четырех сторон которой, фасадами к ней, расположились торговые заведения. Площадь была голая, без клочка травы, и от нее начинались застроенные деревянными домами улицы, длинные прямые улицы, под конец переходившие в проселочные дороги, которые вели вдаль, в необозримые прерии.

Хотя Розалинда говорила всем, что ненадолго приехала домой, просто потому, что немного соскучилась, и хотя, в сущности, ей надо было побеседовать с матерью, она была не в состоянии с кем-либо общаться. Ей оказалось не под силу сидеть дома с матерью и отцом, и все время, днем и ночью, ее преследовало желание вырваться из города. Идя вдоль железнодорожного полотна под горячими лучами послеполуденного солнца, она не переставая бранила себя. «Я стала капризной, никуда не гожусь. Если я приняла решение, то почему не приступаю к делу, а только мечусь без толку?» — думала она.

На протяжении двух миль железнодорожный путь к востоку от Уиллоу-Спрингса проходил по плоской равнине, среди маисовых полей. Затем местность несколько понижалась, и там был мост через речку Уиллоу-Крик. Теперь речка уже пересохла, но по краям серой полосы затвердевшего и потрескавшегося ила, которая осенью, зимой и весной представляла собой русло потока, росли деревья. Розалинда сошла с железнодорожного полотна и села под одним из деревьев. Ее щеки горели, и лоб был потный. Когда она сняла шляпу, ее волосы беспорядочно рассыпались, и отдельные пряди прилипли к разгоряченному, потному лицу. Она сидела в напоминавшей большую чашу низине, вокруг которой буйно разросся маис. Впереди, вдоль русла реки, шла пыльная тропинка, по вечерам коровы возвращались по ней с дальних пастбищ. Рядом лежала большая лепешка коровьего навоза. Она была покрыта серой пылью, и по ней ползали блестящие черные жуки. Они скатывали навоз в шарики, готовясь народить новое поколение жуков.

Розалинда приехала навестить родной город в такое время года, когда все стремились покинуть это душное, пыльное место. Никто ее не ожидал, и она не предупредила письмом о своем приезде. Одним жарким утром в Чикаго она встала с постели, вдруг принялась укладывать саквояж, и в тот же вечер уже была в Уиллоу-Спрингсе, в доме, где жила с родными до двадцати одного года. От вокзала она поехала в омнибусе гостиницы и, никем не встреченная, вошла в дом Уэскоттов. Отец стоял подле насоса у двери кухни, а мать, как была, в грязном кухонном переднике, бросилась в гостиную поздороваться с дочерью. Все в доме сохранилось точно таким, каким было всегда.

— Мне просто захотелось приехать на несколько дней домой, — сказала Розалинда, опуская на пол саквояж и целуя мать.

«Ма» и «па» Уэскотты обрадовались дочери. В вечер ее приезда они были возбуждены, и мать приготовила торжественный ужин. После ужина па Уэскотт, как всегда, отправился в город, но ненадолго.

— Я хочу только сбегать на почту и купить вечернюю газету, — виноватым тоном сказал он.

Мать Розалинды надела чистое платье, и все они сидели в темноте, на крыльце. Разговор шел такой: «В Чикаго нынче жарко? Этой осенью я собираюсь сварить побольше варенья. Я думала попозже послать тебе ящик варенья. Ты живешь там же, на Северной стороне? Наверно, приятно вечером прогуляться в парке у озера?»

Розалинда сидела под деревом близ железнодорожного моста в двух милях от Уиллоу-Спрингса и следила за работой навозных жуков. Она была разгорячена от ходьбы по солнцепеку, и тонкое платье липло к ее ногам. Оно постепенно грязнилось от пыли, покрывавшей траву под деревом.

Розалинда убежала из города и из дома матери. Она поступала так в течение всех трех дней, проведенных у родителей. Она не ходила из дома в дом, чтобы навестить прежних школьных подруг, девушек, которые, не последовав ее примеру, остались в Уиллоу-Спрингсе, вышли замуж и прочно там обосновались. Встречаясь по утрам на улице с какой-либо из этих молодых женщин, которая толкала детскую коляску, а иногда и вела за руку еще одного малыша, Розалинда останавливалась. На несколько минут завязывалась беседа.

— Жарко! Ты живешь в Чикаго, все там же? Мы с мужем надеемся взять детей и уехать на неделю- другую. У вас в Чикаго, наверно, хорошо, ведь вы живете так близко от озера!

Розалинда поспешно убегала.

За все время, что она гостила у матери, в родном городе, не было ни одного часа, когда она не испытывала бы стремления убежать.

От чего? Розалинда искала оправдания. Что-то заставило ее приехать из Чикаго, в надежде на откровенный разговор с матерью. Правда ли, что она хотела поговорить с ней? Рассчитывала ли она, что, дыша снова воздухом родного города, найдет в себе силы взглянуть в лицо жизни и ее трудностям?

Бессмысленно была предпринимать эту поездку из Чикаго в душном, неудобном вагоне лишь для того, чтобы проводить целые дни, бродя в палящую жару по пыльным проселочным дорогам или вдоль железнодорожного полотна среди маисовых полей.

«Видно, я надеялась без основания. Надежда оказалась несбыточной», смутно мелькала мысль в ее уме.

Уиллоу-Спрингс, конечно, был просто скучным захолустным городком, каких насчитывались тысячи в Индиане, Иллинойсе, Висконсине, Канзасе, Айове, но Розалинде он представлялся еще более унылым.

Она сидела под деревом у сухого русла Уиллоу-Крик и думала о той улице города, где жили ее мать и отец, где жила она, пока не стала взрослой. Только благодаря ряду случайностей она не живет там и теперь. Единственный брат, десятью годами старше ее, женился и переехал в Чикаго. Он пригласил ее погостить, а попав в большой город, она там и осталась. Брат был коммивояжером и много времени проводил в разъездах.

— Почему бы тебе не остаться здесь с Бесс и не изучить стенографию? как-то спросил он, — Если ты не захочешь применить свои знания, никто тебя не заставит. Отец вполне может позаботиться о тебе. Я лишь подумал, что тебе это, пожалуй, придется по душе.

«Это было шесть лет назад, — устало думала Розалинда. — Вот уже шесть лет, как я живу в большом городе». Ее мысли делали неожиданные скачки, внезапно приходили и уходили. В Чикаго, став стенографисткой, она как-то на время пробудилась. Она захотела стать актрисой и по вечерам посещала театральную школу. В конторе, где она работала, был молодой человек, клерк. Они вместе ходили по вечерам в театр ила погулять в парке. Они целовались…

Вдруг ее мысли вернулись к матери и отцу, к дому в Уиллоу-Спрингсе, к улице, на которой она жила до двадцати одного года.

Это был самый конец улицы. Из окон материнского дома можно было видеть шесть других домов. Как хорошо Розалинда знала эту улицу и людей, живших в этих домах! Но знала ли она их? В возрасте от восемнадцати до двадцати одного года она жила дома, помогая матери по хозяйству, чего-то ожидая. Другие девушки в городке так же, как и она, ожидали. Подобно ей, они окончили среднюю школу, и родители не собирались отправлять их в колледж. Им ничего больше не оставалось, как ждать. У некоторых из девушек — матери и приятельницы матерей все еще говорили о них как о девочках — были друзья, молодые люди, навещавшие их по воскресеньям, а иногда и вечерами по средам или четвергам. Другие девушки вступали в церковные организации, посещали молитвенные собрания, становились активными участницами какого-нибудь религиозного объединения. Их время было заполнено суетней.