В своем развитии оболочники дошли до позвоночных и вернулись к беспозвоночным. То есть, стали развиваться назад.

А кто сказал, что нужно развиваться вперед? Поразвивались вперед, можно развиваться назад. Пора уж.

Правда, не всегда можно определить, в какую сторону ты развиваешься. Когда сидишь в своей оболочке, сидишь и развиваешься в своей собственной оболочке, — иди знай, в какую сторону ты развиваешься: еще вперед или уже назад.

До появления рыб на земле ничего плохого не было слышно.

Не потому, что рыбы были источником зла. Не потому, что они распространяли дурные известия. А потому, что до появления рыб ни у кого на земле не было органа слуха.

Орган слуха впервые появился у рыб, он развился у них за счет органа равновесия.

Быть может, поэтому самые уравновешенные — это те, которые вообще ничего не слышат.

Не только глухота ведет к немоте, но и немота ведет к глухоте: умеющие молчать, как правило, умеют не слышать.

Динозавры стали динозаврами потому, что им не хватало кислорода, утверждает гипотеза, возникшая в более поздние препона. Чем меньше кислорода, тем больший требуется дыхательный аппарат, а чем больше дыхательный аппарат, тем, естественно, больше требуется ему кислорода. Надо ведь и выдохнуть, и вдохнуть, и, наконец, вздохнуть по поводу сложившихся обстоятельств…

А от этого еще больше становится дыхательный аппарат.

И, естественно, еще больше требуется ему кислорода.

Только мир, в котором трудно дышать, рождает гигантов.

И все же — кто не мечтает о мире, в котором будет дышать легко?

Одним принадлежит прошлое, другим принадлежит настоящее. А тем, кому ничего не принадлежит, как правило, принадлежит будущее.

Когда млекопитающие появились на земле, им здесь принадлежало только будущее. Но будущее в то время не имело никакой цены. Земноводные дорожили своим прошлым, в котором у них были стегоцефалы, не уступавшие сегодняшним динозаврам. А динозавры жили только сегодняшним и, отмахиваясь от будущего, заявляли, что после них — хоть потоп. (Потоп действительно был после них: они не дожили до потопа.)

Когда появились первые млекопитающие, на земле был век динозавров, которых за глаза называли ящерами, а в глаза динозаврами, что означало то же самое в переводе на иностранный язык. И хотя динозавры иностранного языка не понимали, они называли себя именно так. Впрочем, они могли называть себя как угодно, это был их век. А лягушки, которых все называли лягушками, потому что век их давно прошел, вспоминали этот прошедший век и тайком напевали уже давно непопулярную песню: «Были когда- то и мы стегоцефалами!»

Необходимо отметить, что царство стегоцефалов было некогда могучим царством и правили им могучие цари, которые ни перед кем не обнажали голову, чем и стяжали славу стегоцефалов (покрытоголовых). Эти стегоцефалы были властителями земли и воды, поскольку небо в то время было еще не освоено. Столица земноводного царства длинной лентой тянулась вдоль берега океанов, морей и рек, а по обе стороны ее простирались провинции, в одних из которых было изобилие влаги, в других — изобилие засухи, что в сумме составляло именно то изобилие, какое требовалось земноводному царству.

Цари земли и воды буквально разрывались между землей и водой: в воде по-прежнему жили рыбы, которые цеплялись за свои старые рыбьи традиции, а на земле зарождалось что-то новое, которое знать не хотело воды. Царство земноводных трещало по всем швам — по всем берегам, соединявшим воду и сушу. И наконец оно рухнуло, похоронив под собой царей земли и воды, стегоцефалов. Из всего царства земноводных только маленькие лягушки да еще тритоны и саламандры дожили до новых времен, потому что они не были царями, они всегда были подданными — и в царстве стегоцефалов, и в царстве динозавров, и во всех царствах, водных и земных, они всегда были подданными, только подданными. И они живут, потому что им нужно всего немного: немножко воды и немножко земли. И еще им нужно: собраться где-нибудь вечерком и, перебивая друг дружку, вспоминать, вспоминать… И запеть, перебивая друг дружку: «Были и мы когда-то стегоцефалами!..»

Итак, лягушкам принадлежало прошлое, динозаврам принадлежало настоящее. Кроме прошлого и настоящего, ничего другого не было на земле. И вот в эти чуждые им времена появились млекопитающие.

Тяжкая пора безвременья, как ее пережить, когда в жилах у тебя горячая кровь, а у всех остальных — кровь холодная?

— Применяться к обстоятельствам, — говорили лягушки, — согласовать свою температуру с температурой окружающей среды. На первых порах почаще смотреть на термометр, потом это войдет в привычку.

Млекопитающие не хотели смотреть на термометр, у них была постоянная температура, независимая от окружающей среды.

— Своя температура! — еще больше холодели лягушки. — Независимая от среды! Ну, знаете… В свое время и мы были стегоцефалами, но даже в те времена… мы не могли себе это позволить.

До млекопитающих никто не мог себе это позволить, они были первыми теплокровными, заявившими о своем несогласии со средой. Подумать только: даже огромные ящеры приспосабливались к среде, а эти, у которых ничего за душой — ни прошлого, ни настоящего…

Конечно, прошлое было у млекопитающих, только оно им не принадлежало. И вообще, это было такое прошлое, о котором лучше всего забыть. В прошлом млекопитающие были пресмыкающимися, правда, не огромными ящерами, а маленькими, незаметными, что было единственным спасением в мире, в котором можно существовать лишь до тех пор, пока тебя не заметят. В то время у них была холодная кровь, совершенно нормальная холодная кровь, приспособленная к внешней температуре.

А потом… Можно придумать много легенд о том, как холоднокровные стали теплокровными. Это может быть легенда о первой большой любви или о первом большом сочувствии, или о первом восхищении красотой. Но факты говорят о другом. Факты говорят о том, что теплокровность в те времена считалась далеко не безобидным явлением. Теплокровных преследовали за теплокровность. Изощренная физиология динозавров дошла до того, что они на расстоянии чуяли теплую кровь, улавливая тысячные доли градуса. И уже за тысячную долю виновный подлежал съедению.

— Просто поразительно, до чего мы сами не умеем себя беречь, — говорили лягушки, хотя они-то