кругу эмигрантов стало достоверно известно, что голосав самом деле производятся Конторою, что радиоотдел расположен нанабережной Яузы и что в числе прочих работает там родственник видных правозащитников младший лейтенант НикитаВялых, авсе тексты и выступления Великого Писателя Земли Русской подделывает некий раскаявшийся узник совести, знакомый читателям 'Континента' по серии статей о творчестве АлександраИсаевича. Дальше в письме было, что гэбист-ренегат покудастрого засекречен, так что, мол, ребята, остальное копайте сами.

Новость, что Никитаработает именно напресловутых фиктивных голосах, оказалась и для Лиды, и для родителей ударом веским: они знали, что их сын и брат служит где-то при Конторе и в определенном смысле даже уважали его запринципиальность и твердость: он представлялся им партнером, сидящим по ту сторону шахматного столаи ведущим с ними бескомпромиссный, но честный поединок, победав котором, согласно с исторической справедливостью, останется, конечно, заними, -- теперь впечатление получалось такое, будто Никитанаих глазах стянул с доски коня и спрятал в карман. Все! он мне отныне не сын! патетично воскликнул поправившийся с утрапивком диссидент Сергей Вялых. Я ему прежде спускал многое, надеялся, что одумается, поумнеет, но теперь чашатерпения моего переполнена! и, видно, не сумев в столь кратком монологе излить всю горечь свою и обиду, новоявленный Тарас Бульбадобавил, отнесясь уже к Лидии: атвой Солженицын тоже хорош! Я тебя еще тогдапредупреждалю

Телефон у них годадвакак сняли (якобы захулиганство, которого, разумеется, не было, кроме разговоров с заграницею), и мать, набрав двушек из кучки, обычно лежащей нателевизоре, пошлазвонить в автомат тем немногим, у кого телефон покаоставался. Из немногих половины не оказалось дома, однако, часадваспустя маленькая квартиркаВялых заполнилась под завязку, алюди всё прибывали и прибывали, и для каждого опоздавшего приходилось пересказывать все сначалаи показывать отрывки письма, тщательно прикрывая остальные местаконвертом, ибо до того еще, как появился первый гость, семейным советом решено было скрыть покудаот общественности обафакта: и позорящий семью факт никитиного участия в наиболее грязной из затей Конторы, и позорящий все правозащитное движение в целом и тоже отчасти семью (как-никак, Солженицын был Лидке не посторонний) факт участия Солженицына, -- приходилось пересказывать все сначала, но, надо заметить, и пересказ, и показ не представлялись обременительными ни отцу, ни матери, ни самой Лиде, потому что приятно сообщать о том, о чем узнал раньше других, -- и они все трое, перебивая друг друга, оспаривали эту обязанность, и у каждого чесался язык добавить и те подробности, которые ими же самими решено было скрыть.

Давно уже выгреблись все рубли и медяки из карманов, в дело пошли даже остатки коммуникационных двушек с телевизора, и не столько выпившие, сколько затравленные нанастоящую выпивку гости-диссиденты повели горячую дискуссию о необходимых мерах. В конце концов решили:

1) организовать в срочном порядке новый Комитет борьбы засвободу информации вместо прежнего, из тех только двоих посаженных ребят и состоящего;

2) назвать его именами тех героических ребят, отбывающих в Мордовии;

3) в целях безопасности выработать гибкий устав, согласно которому членом Комитетамог считаться каждый, кто пожелал бы себя им считать, хоть бы и в глубине души;

4) чтобы число документов Комитетаоказалось достаточно солидным, разрешить каждому его члену выпускать собственные документы, подписывая их не своим именем, но именем Комитета: так выходило и много спокойней для каждого.

Правда, не совсем ясным оставалось, как довести факт создания Комитетаи текст будущих документов до широкой общественности, коли не только газетам и журналам оттудапоставлены награнице практически неодолимые препоны, но и радио в руках Конторы, но тут все сошлись натом, что вопрос этот второстепенен: трусливая, инертная, запуганная внутрисоюзная 'общественность' (ее иначе как в кавычках и общественностью-то нельзя назвать!) все равно бы не прореагировала, -- общественность же главная, истинная: иностранцы и эмигранты -- славаБогу, доступ к информации покаимеют.

Часам к четырем дело, в общем-то, было слажено, Комитет учрежден, недоставало разве фактических сведений о деятельности радиоотделаКонторы, чтобы в документах было чего писать существенного, ане только гневные и саркастические, но общие слова, и совсем уж положили ждать, сгоняв тем временем в магазин задобавкою, покафранцузская разведкарассекретит гебиста-перебежчика, но тут, подобная Александру Матросову, поднялась во весь рост Лидия и торжественно заявила, что берет подробности насебя, потому что у нее есть опасный, но достоверный канал. Л-лидк-ка, н-не с-смей! стукнул кулаком по столу догадавшийся Тарас Бульба. Я его п- прок-клянул! С-сис-тых с-сэлей можно досьтись т-только с-систыми с-срессвами! но мать кивнула: мол, выйдем, и налестничной площадке, под гудение лифтаи запахи мусоропровода, они обсудили предстоящую операцию: Лидия бросит брату в лицо пакет обвинений, постаравшись придать им максимально обидную форму, и так как Никита -- мальчик по сути все же порядочный, только испорченный проклятою Софьей Власьевною, апо характеру -- горячий, он не сможет стерпеть и о чем-нибудь дапроговорится, и уж пускай он только проговорится, пускай выдаст служебную тайну! -тогданетрудно будет вытянуть из него и остальное и, припугнув, может, вообще переманить насвою сторону. От перспективы спасти братаи одновременно заиметь своего человекав самых недрах Конторы у Лиды аж головазакружилась, и под доносящееся из-под дверей пение 'Трех танкистов' оначмокнуламаму и покинуладом.

Время двигалось слишком медленно, пространство, несмотря напрогулочный шаг, сокращалось, напротив, чересчур быстро, и Лидаостановилась науглу Сретенки, назамощенной гранитом площадке, посередине которой, затылком к бульвару, торчал бронзовый идол Крупской. Скульпторшаявно польстиланекрасивой, почти как самаЛида, жене диссидента№ 1, -- это давало надежду, что, когдавсе, наконец, переменится, памятник Лиде будет выглядеть столь же романтично. Хорошо бы как раз тут его и установить: место живое и одновременно тихое. Неимоверное количество старушек и девочек-мам баюкало закрученных в одеяльца, упрятанных в коляски младенцев, граждан XXI века, младенцы постарше бегали и резвились и не обращали ни малейшего внимания как нанастоящий, так и наоригинал будущего памятника, которому они, вырастя, обещали стать живыми благодарными свидетелями.

Гром заурчал, словно гигантский кот, исходящий томлением. Лидаподнялаголову: тучи сновазатянули небо и готовились побрызгать ленивым, ничего не разрешающим дождем. Обильно напитанная в июне ливнями, земля каждое утро прилапод жаркими лучами, и к середине дня над Москвою образовывалась полупрозрачная крышаоблаков, под которою, как в теплице, было душно и нехорошо. Вечерами погромыхивало, посверкивали молнии, но к ночи опять прояснялось, и настоящей грозы заполторамесяцане стряслось ни разу. Шел год активного солнца: год инфарктов, сумасшествий, самоубийств. Дождик? -Никитастоял рядом с Лидою и тоже смотрел в небо, с которого уже летели мелкие, редкие капли. Он не удержался-таки и с Яузы поехал в главное здание, наплощадь Дзержинского, но дальше дежурного прорваться не удалось: изложите дело мне, ая уж решу, к кому Вас направить и так ли оно действительно срочно, как вы говорите. (Переходя наинтимный шепот). Между нами, все равно никого из настоящего начальстванету. Отпускное времечко. Легко сказать: изложите дело. Изложить дело дежурному лейтенанту! Никитаповернулся и побрел домой: они сами не хотят спасаться, ну ни в какую не хотят!

НаЛидку он наткнулся совершенно случайно, ни о ней, ни о родителях, ни обо всей этой компании и мыслей у него не было, однако, наткнувшись, вдруг понял, что их-то и искал, и хоть и бессильны они, и ничтожны, и смешны, -- их даже арестовывать уже перестали! -- аведь не к кому больше обратиться, просто не к кому!

Это правда? патетически спросилаЛида, не поздоровавшись, и сверкнулачерными навыкате бараньими глазками. Как ты посмел?! Что это? Что посмел? -- Никитавесь день сегодня не понимал, о чем с ним разговаривают: здравствуй. Не притворствуй! Шилав мешке не утаишь! Ты думал, тебе вечно удастся скрывать от нас, где ты работаешь? Ты думал, мы никогдане проведаем, что ты со своими дружками (слово 'дружками' Лидапроизнеслаочень саркастически) подделываешь и оплевываешь последнюю ценность этого мира -- свободное слово? Ты хоть понаслышке, может, знаешь, как начинается 'Евангелие от Иоанна'? Дура, подумал Никитас искренними грустью и сожалением. Боже, какая онадура! А ведь, пожалуй, еще поумнее выйдет, чем большинство ее соратниковю Лидочка, давай сядем (сейчас никак невозможно было с нею ссориться -- совсем-совсем не времяю) А-га-а, сразу Лидочка! Стыдно стало, проняло!..

Над скамейкою, освободившеюся с началом дождя от нянюшек и бабушек, нависали плотно покрытые листвою ветви дореволюционного дерева, и потому было почти сухо. Лидатараторила, не переставая: юмы по крайней мерею достойный врагю пасть так низкою -- Никите не хотелось ее перебивать, он пользовался пассивной своей ролью, чтобы найти, с какой стороны подступиться к сестре: надо было сделать так, чтобы онаего услышала. А-га-а! ты не отрицаешь! Ты не отрицаешь! Значит, это правдаю Лидочка. Ты же неглупая и уже не молодая женщинаю -- дождинки скапливались в листьях, объединялись и, попутно захватывая коллег с нижних ярусов, падали наскамейку, наНикиту, наЛидию, -порабыло начинать разговор, не терпело время, не терпело, -- юты же неглупая и уже