Ленинградского дикого ветра И в тени заповедного кедра Вижу танец придворных костей… Оплывают венчальные свечи, Под фатой «поцелуйные плечи», Храм гремит: «Голубица, гряди!» Горы пармских фиалок в апреле — И свиданье в Мальтийской капелле Как проклятье в твоей груди. Золотого ль века виденье Или черное преступленье В грозном хаосе давних дней? Мне ответь хоть теперь: неужели Ты когда-то жила в самом деле И топтала торцы площадей Ослепительной ножкой своей?.. Дом пестрей комедьянтской фуры, Облупившиеся амуры Охраняют Венерин алтарь. Певчих птиц не сажала в клетку, Спальню ты убрала, как беседку, Деревенскую девку-соседку Не узнает веселый скобарь. В стенах лесенки скрыты витые, А на стенах лазурных святые — Полукрадено это добро… Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли, Ты друзей принимала в постели, И томился драгунский Пьеро, — Всех влюбленных в тебя суеверней, Тот, с улыбкою жертвы вечерней, Ты ему как стали – магнит, Побледнев, он глядит сквозь слезы, Как тебе протянули розы И как враг его знаменит…

Словом, две красавицы стали любовницами, и Ольга поселилась у Анны дома. Тем временем из Риги вернулся окончательно рассорившийся со Всеволодом Князевым Кузмин. Между прочим, 28 сентября 1922 года, вспомнив вдруг о давно забытом друге, он запишет в своем дневнике: «Не поссорься Всеволод со мною – не застрелился бы». Что ж, все возможно…

Князев остался в Риге ждать приездов Ольги. Она не баловала влюбленного гусара визитами, однако и не пренебрегала им. Потом ей поездки надоели. Она стала писать – то редко, то часто… Но письма тоже надоели, и она решила не только больше не писать, но и вообще вырвать эту страничку из своей жизни.

«Вернулся из церкви… Три письма на столе лежат. Ах, одно от нее, от нее, от моей чудесной!.. Целую его, целую… Все равно – рай в нем или ад!.. Ад?.. Но разве может быть ад из рук ее – небесной… Я открыл. Читаю… Сердце, биться перестань! Разве ты не знаешь, что она меня разлюбила!.. О, не все ли равно!.. Злая, милая, режь, рань мое сердце, – Оно как было, все влюблено!»

Пока здесь еще звучит оптимистично-кокетливая нотка надежды, неверия в свое несчастье, но уже к декабрю Князев напишет странное, прощальное стихотворение, несколько угловатое и наивное, но полное отстраненной боли и готовности к последнему шагу:

И нет напевов, нет созвучий, Созвучных горести моей… С каких еще лететь мне кручей, Среди каких тонуть морей!  Сияло солнце, солнце рая, Два неба милых ее глаз… И вот она – немая, злая, И вот она в последний раз!  Любовь прошла – и стали ясны И близки смертные черты… Но вечно в верном сердце страстны Все о тебе одной мечты!

Еще раз он вспомнит Ольгу в самозабвенном стихотворении, которое называется «1 января 1913 г.»:

За раскрытую розу – мой первый бокал! Тайным знаком отмечена роза! Рай блаженный тому, кто ее целовал — Знаком нежным отмечена роза…  Ах, никто не узнает, какое вино Льется с розы на алые губы, Лишь влюбленный пион опускался на дно, Только он, непокорный и грубый!  За таинственный знак и улыбчатый рот, Поцелуйные руки и плечи — Выпьем первый, любовный бокал в Новый год, За пионы, за розы… за встречи!..

Ну да, Всеволод вдруг ожил душой и решил повидаться с Ольгой. Припасть к ее «поцелуйным плечам» (они воскреснут потом в «Поэме без героя»), к ее коленям (или к «ее сандалиям», как раньше), и может быть, ему повезет, может быть, его вновь допустят к вратам Дамаска! Он поехал в Петроград и пошел на квартиру к Анне, где, как он знал, жила Ольга. Странное у него было в это мгновение ощущение… вселенского холода. Почему-то вспомнил, как ровно год назад, в январе 1912 года, ни с того ни сего, взял да и написал ледяным прикосновением смерти отмеченные строки:

Я приду и застыну на лестнице У далекой, звездной, нездешней… Я застыну, склонясь над перилами, Где касалась ее перчатка…
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату