— Счастье мое… — хорошим чистым голосом запевает Катоин муж.

— Хорошо в этом мире с тобой, — подхватывает Игорь.

Игра в третьего лишнего продолжается. Это, интересно, как же: по статистике из трех женщин двух любят, а одну нет? Хотя меня тоже любит Гена. Барабанщик парада уродов. И мог бы любить меня охранник с дубинкой. Надо пойти его спросить об этом. Только мне-то что? В неизбывной борьбе за Като лично я болею за своего мужа. Пусть она достанется ему. А я буду тихо радоваться. И кто скажет, что я не способна к самопожертвованию?

Ночь давно обозначилась. Но только сейчас она далась мне в ощущении. Вино подпирает подбородок. Кто-то громко и мелодично трещит в кустах и под крыльцом. Почему-то молчат соловьи. Кафе «Ветерок», кажется, закончило свою работу. Игорь Львович смотрит на меня с интересом. Мне самой интересно, приду ли я к нему ночью. Юшкова сладко прижимается к Марку. Андрей медитирует. Като засыпает на плече у мужа. И только мы с Игорем Львовичем ведем незримый бой, как назначено на то для нас судьбой. Спасти, что ли, Юшкову от инцеста? Не знаю, не знаю. Боюсь, что вся свежевыстеленная ночь уйдет на борьбу с унитазом. Может, даже придется стоять в очереди. Или их тут два?

— Андрей, — шепчу я, — пошли спать.

— Катенька, — он словно только что узнал меня здесь среди чужих и подневольных, — Катюша. — Он гладил меня по щеке, нежно касался вмятин, оставленных дракой с именинником. Он заглядывает мне в глаза и щурится. Ну, что я говорила?

— Юшкова, Юшкова, проснись, выдели нам комнату… — Я хочу добавить что-то про объедки, которыми мы обожремся сегодня ночью. Но слова застревают и обещают выйти только с непереваренной пищей. — Юшкова, — застонала я, — во имя минут, проведенных нами на траве, дай мне постель.

Андрей покорно поднимается и идет вслед за мной. Он облегченно вздыхает: «Что же, все на местах». Как в «Бесприданнице» — не доставайся же ты никому. Постель пахнет арбузом. Я хочу арбуза. Под руку попадается Андрей. Я вижу, как горят в темноте его глаза. Сейчас мы исполним сценку: «Кто-то входит и выходит, продвигается вперед. Пионеру Николаю ехать очень хорошо». Почему я помню глупости из детского сада? В роли пионера Николая, чур, я. Андрей размазывает нежность по плечам и настороженно переходит к груди. Или он до сих пор не верит, что я — его жена. Или не может уразуметь, что его жена — я. Меня совсем не тошнит. Сейчас мы подпишем накладную «сдал — принял», чуток попрыгаем и попыхтим, в минуту особой гремучести он смешно запищит, а я скажу: «Тьфу ты, черт». Хорошо, когда муж-врач. Мне нет необходимости его обманывать, через несколько минут он снова начнет жидкий процесс подлизывания меня за ухом и так, виноватый моей неудовлетворенностью, высунув язык начнет мерно дышать. Да, все так. А постель нахально пахнет арбузом.

У Андрея сильные руки, большие ладони и длинные пальцы, коротко остриженные ногти. В глазах линзы. А на операции он надевает очки. Если кровь брызнет в линзу — человек может умереть. От задержки процесса. В графе «причина смерти» напишут: умер от линзы врача. Глупости. Андрей не делает их. На работе. Я глажу его по волосам. Одно название. Ежик на голове без ножек. Ему нельзя иметь волосы в пещере. Он хочет быть там один. А вши, клещи и прочие твари — это уже компания. Он красивый, состоявшийся мужчина без денег, тридцати двух лет. Признание все-таки придет к нему. Позже. А пока он будет работать за полбутылки водки. Потому что он — идиот. Фанат. Да, я ошиблась в выборе. Мне ведь без разницы кого не любить. Нужно было лучше думать. Учитывать тенденции и прогнозы.

Только очень обидно, что ему тоже все равно кого не любить.

Пойду-ка я к Игорю и попрошу его стукнуть меня головой о стену. И тогда… И тогда… Тогда — как же я поплачу! Ох.

Загородный дом перестраивался много раз. Он в этом похож на Отечество, которое лично я не выбирала. Сначала это был курятник. Дом дядюшки Груши из четырех дорогих кирпичей. Потом ему, дому, надели шапку. Получился второй этаж из сказки про Бабу-Ягу. Видимо, этот образ был дорог Игорю Львовичу. Он оставил центральную постройку и по бокам прилепил два огромных крыла. Так выглядят воробьи с лебедиными крыльями. Если таковых кто-то, конечно, видел.

Игорь Львович спал в центральной голубятне. Справа от него — Като с мужем. Слева — мы с Андреем и Юшкова с Марком. Вот как она мне доверяет. Правда, они спали на первом этаже, а мы на втором. Был еще чердак с камином и пожарной неустойчивостью. А также проходом в центральную часть. Вообще — в этом доме все дороги вели туда. В Рим. Здесь очень удобно было принимать проституток вперемежку с порядочными женщинами. Хватило бы сил.

Я поднимаюсь на чердак. И впиваюсь взглядом в мужской силуэт у окна. Очень романтично. Мужской силуэт на фоне луны. Луна бывает только в России. На Украине чаще попадается месяц. Это наше необщее мусульманское прошлое. Луна всегда выглядит как дура. В смысле, Красный Крест и Красный Полумесяц — скромная эмблема доброты — гораздо романтичнее. Я не пылинка и не привидение. Но на мои физиологические шумы он не оборачивается. Он ждет. А я этого не люблю. Я подхожу и уже знаю, что это Марк. А раз знаю, то обнимаю его сзади и прицельно целую в шею. Марк разочарованно вздыхает. Понятно: «а ты опять сегодня не пришла».

— Это всего лишь я… Не-та-Катя.

— Я понял, — он улыбается и берет меня за руки.

Я начинаю шевелиться. У Марка срабатывают рефлексы. Он так истошно начинает меня целовать, как будто кричит. Мои шорты с треском летят на пол. Его страсть огибает меня стороной. Я просто ищу приключений. И нахожу их. Мы опускаемся на пол. Я дрожу. Марк — мощный. Марк — жуткий. Марк…

— Марк! — кричу я, Марк, а не «тьфу ты, черт».

Мощные потоки мужской дружбы сливаются во мне в одну реку. Жаль ли мне Юшкову?

— Марк, тебе не стыдно? — спрашиваю я, лежа у него на плече.

— Тебе плохо со мной? — вздрагивает он и начинает ковыряться в носу.

— Разве в этом дело?

— Мы все это проходили пятьдесят шесть миллионов, — он укоризненно улыбается.

— И пятьдесят шесть миллионов один.

— Дроби не в счет. — Он гладит меня под коленкой и начинает неровно дышать.

Я расцениваю его ласку как попытку к изнасилованию. Я повизгиваю и уворачиваюсь. В борьбе никак не обретается счастье.

— Я не хочу, я больше не буду. — Я решительно вскакиваю и иду к луне.

Марку, наверное, нравится мой силуэт, он хохочет:

— Иди сюда, ты замерзнешь. Честное слово, я буду вести себя по-братски. Ты будешь Суок, а я Тутти, наследник. Вот гадость-то, не успели люди полюбить друг друга, сразу выясняется, что они брат и сестра.

Я возвращаюсь и сажусь на шорты. Он берет мою руку и бредит о сороке-воровке. Почему ему не стыдно? А мне почему? Он подтягивает меня ближе, утыкается носом в волосы и начинает мелко-мелко и часто-часто дышать.

— Не-та-Катя, — глухо произносит он, — а давай убежим?

— Куда? — спрашиваю я.

— В пустыню к эмирам. Я продам тебя в публичный дом и буду жить на процент от твоих доходов.

— Опять сутенером?

Я получаю резкую увесистую пощечину, теряю равновесие и падаю на пол. Падаю и лежу себе грустно и пьяно. Марк тяжело вздыхает и не уходит. Он гордо всхлипывает и говорит равнодушно:

— Я очень устал.

А его подоспевшая ко времени слеза капает мне на нос. Мне, честно, все равно — устал он или нет. Я не хочу в публичный дом. Его слезы меня не трогают. Андрюшка тоже часто плакал. Но плачущий Марк выглядел увесистее и был похож на содранный в кровь кулак.

— К маме хочешь? — поинтересовалась я его сценарием.

Он покачал головой и блеснул лунными дорожками на лице.

— Давай дружить, Катя.

— В смысле, твой следующий половой контакт будет с Андреем?

Марк меня не ударил. Он проворно забрался сверху и возлег. Я раздумываю, потому что очень-очень хочу его, но принципы, кажется, дороже.