Юшкова.

Дверь хлопнула. Андрей сел на продавленный диван и тихо обнял Като.

— Не надо, я прошу тебя, не надо. — Он погладил ее по щеке.

Состояние особой грусти чередовалось у Като с комментариями, «как в бразильском сериале».

— Ты уедешь, да, Андрей? — вдруг дошло до нее. — Уедешь. — Слово оказалось страшным на вкус и на ощупь.

— Я ее жалею. Знаешь, как в деревнях. Жалею.

— Это больше, — вздохнула Като.

— Это все, что я могу. — Андрей прижимал ее все крепче. Хотел запомнить.

— А к самой большой мужской доблести это отношения не имеет?

— Никакого. Просто я такой. Ты такая. Так получилось.

— Но тебе же там понадобятся деньги? — Като говорила вяло, чтобы просто сказать.

— Подожди, — попросил он, — обними меня.

— Давай встанем, — улыбнулась Като. Так говорил ей Рустам, когда предлагал отказаться от сделки.

До заушья Като не дотягивалась. Но острый медицинский запах не давал очнуться. Мимо плыли грязно-желтые шторы, потертые ковры и записка на столе. Так нельзя было жить. И нельзя было умирать. Это был блиндаж во время артиллерийской атаки. Блиндаж — это временно. Как транспорт. Жаль, что она раньше не заказала себе пропуск. За окном грохотал троллейбус и мерзла Юшкова. Это не имело никакого значения. Это точно была не любовь. Может быть, потом, в следующей жизни? Трудно прислоняться через океан, но хочется. Потому что это доблесть и это лучше оргазма.

…Мясо, приготовленное Юшковой, было отличным.

— Так вы точно уезжаете? — жуя, спросила Като.

— Андрей еще не решил. — Настя светилась от счастья. Като уже видела ее такой. Правда, рядом с Марком. Кто сказал, что она глупая?

— Не знаю, Като, не знаю. Может быть. С патриотизмом в лоскутном одеяле трудно.

— Может быть, позвоним Марку? — предложила Настя.

— Тебе сто тысяч, стало быть, лишние? — Като посмотрела на нее в упор.

— Но он там не останется никогда, — жалобно пропищала Настя и пошла за чаем.

— А ты, Андрей?

— Не знаю.

— Жертва вылетела через «Интертур». И подумай, что будет с твоей женой. — Като решительно проглотила рюмку водки. — Предлагаю назвать операцию «Дичь». Во всех смыслах.

Чай Като не попила. Решительно откланявшись, она шла домой и думала, что вскоре перестанет нуждаться в Андрее. Митю тоже можно научить стоять мертво и тихо гладить ее по волосам. Эффект один.

— Митя, — крикнула она с порога, — Марк продается, Андрей уезжает навсегда, что делать-то? Что делать, Митя?

«Высота полета — одиннадцать тысяч метров. Капитан корабля расскажет вам, уважаемые пассажиры, о достопримечательностях в пути следования». Мы точно разобьемся. Капитану корабля уже ничего не осталось. Он расскажет. Пусть лучше на дорогу смотрит. «В полете мы будем находиться шесть часов». Некоторые женщины за такое время успевают родить. «В пути следования нас ждет гора Арарат». Это там живет бог? Мне не сказали… Я зажмуриваюсь. С закрытыми глазами умирать легче. Я же не знала, что так боюсь самолетов.

— Давай выпьем, Суок, — радостно предлагает Марк.

— Уже носят? — удивляюсь я.

— Уже заказывают, — смеется Марк.

Марку, пожалуй, нельзя пить. Он слопал экстази. И его тащит. Ничего. Выпьем. Покурим.

— Мне коньяк, — соглашаюсь.

— Любишь? — Марк хватает меня за руку.

— Нет, реже в туалет бегать буду. — Хотя мне бы надо чаще. Это отвлекает.

Андрей говорил, что акт мочеиспускания — это единственное удовольствие, после которого не наступает раскаяния. Ему виднее. В газетах напишут: «Одна женщина была найдена в туалете, она умерла, когда писала».

— Марк, а если упасть с этой высоты, тело останется?

— Только душа, ей отсюда наверх ближе. — Марк прикрыл глаза. Ему не до меня. Образы. Запахи. Грамотные, знаем.

— Нет, я передумала, давай шампанское.

Я люблю шампанское. Только не настоящее. А наше, бывшее, «Советское». Я люблю все ненастоящее и бывшее. У меня планида такая. Вот. Первый глоток дается трудно. Кисло и загазованно. Как на улице. Надо привыкнуть через силу. Потом наступит блаженное состояние — мало. Ура, и не надо идти в ларек. Все рядышком. В газетах напишут, что женщина из туалета была пьяная.

Табличка «Не курить!» погасла. Исполняется песня «Дым сигарет с ментолом». Легче курить, чтобы не задохнуться. Мы с Марком не челноки. Мы — иголки швейной машинки «Зингер». Надо гордиться. Я слышу, что в Эмиратах надо покупать телевизоры, но только чтобы диагональ была маленькая, потому что на большую диагональ — большая пошлина.

— А машину, машину там можно купить? — волнуется сосед в махровой футболке. Он сидит впереди, чтобы получить информацию, ему нужно миновать меня. Информация сзади. Это тетка-гигант. Она на Эмиратах собаку съела. Она ела по три собаки перед каждым полетом.

— Машину можно, — успокаивает она, — но пересылать морем. А это — деньги.

— Это не проблема.

Правильно, не проблема. Накопил же он на махровую футболку.

— А духи? — оживилась девица напротив. — Говорят, там парфюмерный базар.

— Хоть жопой ешь, — авторитетно подтверждает тетка.

Марк смеется. У него длинные русые волосы. Как у Вовы Преснякова. Но Марк лучше. Красивее.

Тетка обижается и теребит меня за плечо:

— А вы, как я понимаю, отдыхать. Так вот — отдыхать там жарко.

Победила. Молодец. С такими не грех на тот свет.

— Значит, ничего вывозить не будете? А мою сумку возьмете? А? Маленькую? Сорок килограммов на человека бесплатно. Возьмете?

Марк смотрит на нее мутными глазами.

— Наркоман, — всплескивает руками она, — нигде от вас, блатных, не скроешься. А там, между прочим, с этим очень строго. Я вот с собой всегда литра четыре водки беру.

Марк ежится. Требует у стюардессы плед и шепчет мне на ухо:

— Полюби меня. Пожалуйста.

Выходит очень жалобно и сексуально. Перед страхом смерти люди начинают размножаться. Мне плевать на тетку. Но в газетах напишут, что та женщина еще имела половой контакт. Стыдно. Ахашероп, как говорил мой сосед-абхазец. Мама родная, не жизнь, а сплошной интернационал. Международье. По- русски лучше.

— Нет, Марк, мы так не договаривались.

— Давай договоримся, — он бессовестно дышит мне в висок.

— Нет.

Марк протяжно и сладко улыбается:

— Когда я женился на Юшковой, то первую брачную ночь провел у двери Като.