Я отверг такое предположение с презрением.
После этого хозяйка любезно пригласила меня войти в комнату, и мы скоро сделались друзьями. Я умею ладить со старухами. После молодых девушек я больше всего люблю старух.
К тому же мисс Кемп была очень симпатичная женщина. Несмотря на то что она была старая дева, она относилась ко мне с такой материнской заботливостью, точно наседка к своим цыплятам. Я хотел было сейчас же отправиться на вокзал за корзиной и купить в лавке котлету, но такое мое намерение как будто испугало ее.
— Что вы, что вы, мое дитя, бог с вами, — сказала она, — идите снимайте свои мокрые сапоги, я пошлю за вещами.
Я с радостью исполнил желание хозяйки, снял пальто и сапоги и удобно уселся в кресле у камина, обернув ноги теплым пледом, между тем как мисс Кемп засуетилась с ложками и тарелками, накрывая на стол и приготовляя чай.
К сожалению, мне только одну неделю пришлось пожить у мисс Кемп, потому что наша труппа переехала в другой город, но я долго еще не забуду эту милую маленькую старушку с суетливым характером и прекрасным, добрым сердцем. Я вижу, как сейчас, чистую комнату с простым камином, перед которым лежит, растянувшись на полу, и греется старый ленивый кот. Старомодная лампа бросает из-под абажура мягкий свет на стол, за которым, повернувшись лицом к камину, сидит в высоком кресле маленькая старушка с неизменным вязаньем и раскрытой Библией на коленях. Быть может, эту картину можно видеть, и дай Бог, чтобы она не изменилась еще многие годы.
Одно из двух: или мне всегда везло на хороших хозяек, или же к этим несчастным женщинам относятся несправедливо и понапрасну нападают на них. Мне много пришлось иметь с ними дела, и, в общем, я пришел к убежденно, что они очень добрые, обязательные и совсем не алчные до денег. В особенности это можно сказать про провинциальных хозяек; что же касается лондонских, то они действительно не так симпатичны, как их провинциальные сестры, но все же непохожи на тех фурий и ведьм, какими их обыкновенно представляют. Конечно, они имеют свои недостатки.
Например, здорово ругаются со своими горничными (но ведь и горничные такой народ, с которым нельзя не браниться), постоянно предлагают изжарить котлеты и говорят так много, что смело могли бы поспорить с любым членом ирландского парламента. Они пристают к вам со всеми своими заботами и не дают вам завтракать, пока вы их не выслушаете до конца. Они никогда не устают рассказывать вам историю про своего неблагодарного родственника, причем вытаскивают из комода целую пачку писем и заставляют все их перечитать. Затем они до смерти надоедают вам рассказами про одного благородного молодого человека, бывшего когда-то их жильцом. Этот молодой человек был, очевидно, до глубины души растроган добротой и заботливостью своей хозяйки и много-много раз повторял ей со слезами на глазах: «Ах, миссис такая-то, вы для меня дороже родной матери»; затем он с чувством жал ей руку и заявлял, что никогда не будет в состоянии отплатить ей за ее доброту. Этот молодой человек, кажется, не любил врать; он действительно обыкновенно уезжал и оставался должен хозяйке изрядную сумму денег.
Глава XIV
Странствующая труппа
На этот раз мне не повезло. Труппа, в которую я поступил, оказалась никуда не годной. Вот что я писал Джиму насчет нее:
«Дорогой Джим!
К сожалению, должен сознаться, что сойду с ума, если останусь здесь дольше. У нас нет ни режиссера, ни сценария. Но это еще ничего; мы сами должны расклеивать по городу афиши и устанавливать на сцене декорации, так как антрепренер не хочет нанять плотников. Мы же должны собирать в кассе деньги; положим, последнее занятие было бы очень приятное, если бы только было что собирать. Ни молодых премьеров, ни первых любовников, ни премьерш у нас нет; всем актерам раздаются роли поровну, точно так же, как и гонорар. Мы получаем по одной гинее, конечно, в теории, а на самом деле наш гонорар пропорционален вымогательным способностям и нахальству каждого актера, однако сумму, которую может получить актер, равняется пятнадцати шиллингам. Собственно говоря, судя по тому, как посещает публика наш театр, и этого гонорара слишком много.
Невозможно описать, какой удручающий вид имеет наш театр во время спектаклей. Во-первых, в театре так темно (газовые рожки из экономии открывают меньше чем наполовину), что в нескольких шагах ничего не видно, и, во-вторых, так пусто, что, когда на сцене говорят два человека, такое раздается эхо и такой диссонанс, как будто двенадцать человек кричат во всю глотку. Ты гуляешь по сцене и видишь в партере человек двадцать, на галерке, облокотившись на перила, полулежат два-три человека, да два-три семейства сидят в ложах. При такой обстановке играть на сцене нет никакой возможности. Наскоро отмахаешь свою роль, потому что чувствуешь, что сама публика ждет не дождется, когда, наконец, кончится представление, и, очевидно, страшно сожалеет, что черт попутал ее прийти в такое место. В каждом городе мы останавливаемся на одну неделю и играем все одни и те же пьесы. Конечно, ни занятий, ни репетиций нет, но, по-моему, лучше были бы репетиции, чем эта ужасающая скука и однообразие.
Положим, виноват я сам, потому что по присланным ролям можно было догадаться, что это за труппа. Представь себе, в «Макбете» я играю роли Дункана, Банко, Сейтона и убийцу; в «Ромео и Джульетте» — Тибальда и аптекаря; в «Гамлете» — Лаэрта, Озрика и второго актера и т. д. Никто из нас не играет в одной и той же пьесе меньше двух-трех ролей. Как только кого-нибудь из нас убьют на сцене или каким-нибудь другим насильственным путем удалят со сцены, мы сейчас же появляемся опять, но уже в другой роли. Иногда не остается и одной свободной минуты, чтобы переменить костюм, поэтому мы нацепляем одну только бороду и выходим таким образом. Это напоминает мне анекдот про негра, который надел шапку своего хозяина и был в полной уверенности, что таким образом может «выдать себя за белого». По моему мнению, мы очень утруждаем публику, если только таковая бывает в нашем театре; она должна много работать мозгами, чтобы понять смысл играемых нами пьес; хорошо, что большинство из зрителей не знакомы с произведениями нашего национального писателя, а то они прямо сошли бы с ума, разбираясь в этой путанице.
Мы так изменяем оригиналы, что даже сам маститый писатель, послушав свои произведения в нашем исполнении, отрекся бы от них и не признал своими. Да и неудивительно, если одна треть принадлежит талантливому перу Шекспира, а две трети — фантазии известного всему миру трагика из Друрилейнского театра.
Конечно, за проезд, как обещали, мне не заплатили; я и перестал напоминать им об этом…»
К великому моему удовольствию, мне удалось через несколько недель покинуть эту милую труппу. Мы проезжали через большой город, в котором обыкновенно останавливалась одна труппа актеров. Узнав, что как раз в это время там нужен актер для всех ролей, я прямо отправился к антрепренеру, предложил свои услуги и был принят. В общем, существует такое правило, что актер не может сразу, не предупредив антрепренера за две недели, перейти в другой театр, но в данном случае никто не обращал на меня никакого внимания. Так я подарил известному всему миру трагику из Друрилейнского театра все недоплаченное мне жалованье и ушел к другому антрепренеру. Такая щедрость с моей стороны заставила нас обоих только рассмеяться и крепче пожать друг другу руки при расставании. Мой прежний антрепренер нисколько не был огорчен тем, что я покидаю его, наоборот, даже обрадован, ибо, таким образом, у него оставалось лишних пять шиллингов в неделю. На мое место был взят один музыкант из оркестра, вследствие чего состав последнего уменьшился до двух человек.
Труппа, в которую я поступил, была одной из немногих оставшихся в провинции странствующих трупп, которые не путешествуют по всей стране, а ограничиваются какими-нибудь шестью избранными городами, где и гастролируют из года в год. Обе эти системы имеют свои достоинства и недостатки не только с ученой точки зрения, но и с точки зрения личных интересов и удобств каждого актера. Мне лично больше нравится первая система на том основании, что я предпочитаю разнообразие и суматоху, которой
