На дворе уже стемнело, из-за Пестрого Холма показалась зеленоватая, словно больная, луна и медленно поползла вверх по высокому землистого цвета небу.

На святого Дамаса сеньора Кло, что у Пруда, послала за Нини и повела его в свинарник.

— Пощупай, сынок, он, по-моему, уже набрал сала.

Мальчик рукою обмерил борова.

— Да, сала будет на четверть, — сказал он.

Однако шли дожди, и ничего нельзя было делать. На святого Никасия дождь прекратился, но Нини, оглядев небо, сказал:

— Еще не время, сеньора Кло, сыро. Надо подождать, пока совсем прояснится.

С тех пор как Нини себя помнит, он постоянно слышал, что сеньора Кло, что у Пруда, — третья богачка в деревне. Впереди нее стояли дон Антеро, Богач, и донья Ресу, Одиннадцатая Заповедь. Дону Антеро, Богачу, принадлежали три четверти земель их деревни; донья Ресу и сеньора Кло вместе владели тремя четвертями оставшейся четверти, а последняя четверть делилась пополам между Пруденом и остальными тридцатью жителями деревни. Это не мешало дону Антеро, Богачу, хвастливо заявлять в кругу своих городских друзей, что, если учесть, сколько он помогает своей деревне, земли ему там выделено очень мало. И может, из-за того, что дон Антеро, Богач, так думал, он не слишком-то церемонился, когда надо было постоять за себя, и в прошлом году подал в суд на Хустито, Алькальда, за то, что тот во время сева не закрыл наглухо голубятню. Правду сказать, не проходило года, чтобы дон Антеро, Богач, не устроил в деревне двух-трех склок, причем, как говорил сеньор Росалино, не от злости, а потому, что зима в городе длинная, нудная, и надо же хозяину чем-то развлечься. Во всяком случае, на Пресвятую Деву Виноградников, храмовый праздник, дон Антеро оплачивал негодную корову, чтобы парни за ней побегали и поколотили ее всласть, — так разряжались злоба и обиды, накопившиеся в сердцах за двенадцать минувших месяцев.

Три года назад Нини едва не испортил эту забаву. Да, влетело бы ему, не вмешайся сам дон Антеро, Богач, который надеялся вырастить из мальчика образцового работника. Дело было так. Нини стало жаль корову, которая до поздней ночи надрывно мычала, и он, пробравшись на зады двора дона Антеро, Богача, ее выпустил. Подвиг его, в общем-то, мало принес пользы — когда корову привели обратно, после того, как хорошенько погонялись за ней по полям, один рог у нее был обломан, холка окровавлена, и бока ну просто сплошь исполосованы. Могло дойти до еще большего скандала, потому что Матиас Селемин, Браконьер, коварно подсказал: «Это дело рук бездельника Нини». Хорошо, что дон Антеро уже слышал о способностях мальчика и его чудесном даре; вот он и спросил у сеньора Росалино, Уполномоченного: «Это не тот Нини, сын Крысолова, что в землянке живет? Мальчик, который все знает и все умеет?» «Тот самый, хозяин», — отвечал сеньор Росалино. «Так не трогай его, пусть порезвится, а когда стукнет ему четырнадцать, возьмешь его в дом».

Зимою стояли большие холода, и дон Антеро, Богач, в деревне мало показывался. А сеньора Кло и Одиннадцатая Заповедь, те на своих полях не показывались ни зимою, ни летом — в аренду сдавали. Но если донья Ресу — дождь не дождь, град или мороз — аккуратно получала свою ренту в банковских билетах, то сеньора Кло, что у Пруда, получала плату пшеницей, овсом или ячменем — когда дела шли хорошо — и добрыми словами, когда дела шли плохо или вовсе не шли. И если Одиннадцатой Заповеди слова нельзя было сказать без «доньи», то владелица Пруда была просто «сеньора Кло», и если Одиннадцатая Заповедь была тощая, сварливая и ехидная, то сеньора Кло, что у Пруда, была полная, приветливая и сердечная; и если донья Ресу, Одиннадцатая Заповедь, избегала якшаться с народом и общественная ее деятельность ограничивалась лишь участием во всех благочестивых делах и злословием, то сеньора Кло, что у Пруда, любила поговорить, сама хозяйничала в своей лавке и на складе и готова была душу положить — прежде за пару коноплянок, а теперь за своего мужа, за Вирхилио, светловолосого, изящного паренька с образованием, которого она себе привезла из города и о котором Дурьвино, Кабатчик, говорил, что он, мол, пошел к ней на содержание.

Нини, малышу, довелось принять прямое участие в истории с коноплянками. Еще птенчиками прислала их сеньоре Кло ее племянница из Миерес, бывшая замужем за служащим телеграфа. Сеньора Кло посадила их в позолоченную клетку с голубыми кормушками и кормила их конопляным семенем да просом, а на ночь засовывала в клетку разогретый кирпич, завернутый в вату, чтобы птенчики не страдали без материнского тепла.

Когда они подросли, сеньора Кло вешала между прутьями клетки лист салата и кусочек пемзы — салат, чтобы очищались желудочки, а камушек — точить клювики. Сеньора Кло скрашивала свое одиночество, нежно беседуя с птичками, а если они дрались, любовно их журила. Коноплянки приучались считать ее своей настоящей матерью, и каждый раз, как она подходила к клетке, самец топорщил розоватые перышки на грудке, будто хотел ее поцеловать. А она медовым голоском говорила: «Ну-ка, кто первый меня поцелует?» И птички начинали суетиться, драться, каждая хотела первой ткнуться клювиком в мясистые губы хозяйки. А если они ссорились между собою, сеньора Кло грозила им: «Баловаться?! Я вас! Баловаться?!»

На святого Феликса из Канталисио будет четыре года, как Нини подарил сеньоре Кло порожнее гнездо чечетки и предупредил, что коноплянки размножаются и в неволе, — женщина так бурно обрадовалась, будто ей сообщили, что она станет бабушкой. И действительно, проснувшись однажды утром, сеньора Кло была поражена — самочка сидела в гнезде и, когда хозяйка подошла к клетке, не поспешила навстречу, чтобы поцеловаться.

Птичка не меняла положения, пока не высидела должный срок, и вот через сколько-то дней в гнезде появилось пятеро розовых птенчиков, и умиленная сеньора Кло выбежала на улицу, чтобы сообщить радостную новость всем встречным и поперечным. Но счастье оказалось недолгим — не прошло и нескольких часов, как двое птенчиков умерло, а остальные трое начали часто-часто раскрывать и закрывать клювики, словно им не хватало воздуха. Сеньора Кло послала за Нини, но, хотя мальчик почти сутки не отходил от птичек и пытался заставить их есть лесные ягоды и всяческие семена, на рассвете умерли и эти трое конопляночек, и безутешная сеньора Кло отправилась в город, где жила ее сестра, чтобы немного рассеяться. Через двенадцать дней она возвратилась, и Нини, стоявший возле Сабины, которой была поручена лавка, увидел, что глаза у сеньоры Кло блестят, как у школьницы. Со смущенной улыбкой она сказала Сабине: «На святого Аманда приглашаю тебя на свадьбу, Сабина; его зовут Вирхилио Моранте, он блондин, а глаза голубые, как незабудки».

И когда Вирхилио Моранте приехал в деревню, такой молоденький, робкий, тщедушный, здешние жители смотрели на него с презрением, а Дурьвино в кабачке говорил, что, мол, этот паренек — ловкач и пошел на содержание. Но стоило Вирхилио выпить пару стаканов и затянуть «Звонарей» и прошибить до слез дядюшку Руфо, Столетнего, как все пришли в восторг и прониклись к нему уважением. Теперь люди, встречая его, говорили:

— Ну-ка, Вирхилин, красавчик наш, спой что-нибудь.

И он соглашался, не ломаясь, а иногда извинялся:

— Простите, сегодня не могу. Не в голосе.

А когда кололи свиней у сеньоры Кло, люди собирались уже не для разговоров. Они приходили только ради удовольствия послушать пение Вирхилина Моранте. И Нини, малыш, который после смерти бабушки Илуминады исполнял обязанности мясника, даже чувствовал себя немного в тени.

На святого Альбина небо прояснилось, и Нини спустился в деревню — целый час гонял борова сеньоры Кло и прописал ему диету: вода, отруби. Два дня спустя пали сильные заморозки. К этому времени грачи и скворцы сменили оперенье — значит, наступила зима; кочки блестели от инея и стали твердые, как гранит, в речке плавали льдинки, и каждое утро, когда деревня пробуждалась, воздух был словно стеклянный, и самый ничтожный шум отдавался как удар бича.

Когда Крысолов и Нини пришли на заре к сеньоре Кло, в доме царила праздничная суматоха. Приехали из города племянники хозяйки, были здесь также Сабина, Пруден и их сынок Мамертито, и