— Ветер! Разве не видите? Ветер подул!

И ветер подхватил его слова и понес их к деревне, и там, будто эхо, радостно зазвонил колокол, и от перезвона этого кучка людей в поле словно бы проснулась, и послышались бессвязные возгласы. Мамес, Немой, пускал слюни и ходил взад-вперед, усмехаясь и приговаривая: «Хе-хе». А Антолиано и Вирхилио подняли Нини на руках выше своих голов и закричали:

— Он предсказал! Нини предсказал!

И Пруден с повисшей у него на шее, всхлипывающей Сабиной опустился средь поля на колени и стал тереть себе лицо колосьями, и меж его пальцами сыпались зерна, а он хохотал, как помешанный.

Маленькие огородики у речки черный заморозок все же погубил. Но деревенские упрямо выходили на свои участки, засевали землю щавелем, крессом, кудрявым цикорием, сладким горошком, жабрицей, пореем и ранней морковью. Росалино, Уполномоченный, разделил высаженные черенки винограда и удалил на подвоях лишние побеги, а Нини, малыш, занимался очисткой ульев от трутней и отбором кроликов для случки. Еще не злое солнце поддерживало устойчивую температуру, под его лучами хлеба повсюду вышли в трубку, заколосились и в несколько дней поспели. Тогда в деревне все оживилось. С утра до вечера мужчины и женщины очищали гумна и готовили орудия для молотьбы, а как стемнеет, дезинфицировали амбары, чтобы не портилось зерно. В густо-синее небо стали взлетать молодые аисты с колокольни, опередив срок, указанный в присловье покойного сеньора Руфо: «На святого Иоанна вылетают аистята».

Однако взгляды всех жителей деревни каждое утро обращались к Северо-восточному Перевалу, небо над которым в первую декаду месяца было неизменно ясным и безоблачным. Пруден все приговаривал: «Теперь нужно одно — чтобы не было дождя». Покойник Столетний, бывало, изрекал одну из своих неоспоримых поговорок: «Дождь в июне — все труды втуне». И жители долины всякое утро ждали восхода солнца с таким же нетерпением, с каким ждали дождя на Пресвятую Деву Санчо Абарка или на святого Сатурия. Преждевременный оптимизм наполнял души всех деревенских и на Василия Великого. От радости, что хлеба устояли перед черным заморозком, всех обуяла непомерная словоохотливость. «Так или иначе урожай спасен», — говорили кругом. Но сеньора Либрада, то ли по старости, то ли по опытности, предупреждала: «Не хвались, пока зерно не в амбаре».

Что до дядюшки Крысолова, он от погоды ничего не ждал. С каждым днем становился он все молчаливей и угрюмей. Весь день рта не раскрывал, а вечерами, укладываясь на солому, неизменно говорил Нини:

— Завтра надо спуститься.

Мальчик удерживал его:

— Подождем. На святого Вита начинается ловля раков.

— Раков?

— Может, на них будет хороший год. Как знать?

Неделю назад, на святую Орозию, едва не разрешилось их дело. Хусто Фадрике, Алькальд, в зелено- красном галстуке, который он надевал на большие торжества, сказал в кабачке Крысолову напрямик:

— Что бы ты ответил, Крысолов, если бы я тебе предложил поденную плату тридцать песет и питание?

Крысолов кончиком языка облизал потрескавшиеся губы. Затем крепко поскреб себе голову под беретом. Казалось, он готовится к длинному рассуждению, но он только сказал:

— Надо посмотреть.

— Что посмотреть?

— Надо посмотреть.

— Тебе, видишь ли, только и надо будет, что ходить вместе с эстремадурцами копать ямы. — И, указав на Нини, Хусто прибавил: — Мальчик, конечно, сможет ходить с тобой и питаться тоже.

Крысолов немного подумал.

— Идет, — сказал он наконец.

Хусто Фадрике машинально ущипнул себя за свежевыбритый подбородок. Такое же движение сделал он два дня назад, когда адвокат в городе сказал ему: «Если этот ваш тип до сих пор не изменил своего решения, у вас нет никаких оснований подвергать его тесту и лишать наследственного владения». Теперь Хустито посмотрел на Крысолова долгим взглядом и с деланным равнодушием сказал:

— Только ставлю одно условие — ты должен уйти из землянки.

Крысолов поднял глаза.

— Землянка моя, — сказал он.

Хусто Фадрике облокотился на стол и терпеливо продолжал:

— Не упрямься, Крысолов. За домик на Старом Гумне надо платить всего двадцать дуро, а ты будешь зарабатывать сто восемьдесят и питание получать. Ну, что скажешь?

— Землянка моя, — повторил Крысолов.

Хусто Фадрике вытянул руки и, стараясь говорить помягче, сказал:

— Ладно. Я у тебя ее покупаю. Сколько хочешь за нее?

— Нисколько.

— Нисколько? Даже тысячу?

— Нет.

— Но у нее же есть цена, что-то она стоит?

— Да, стоит.

— Сколько? Говори.

Крысолов хитро усмехнулся.

— Землянка моя, — сказал он.

Хусто Фадрике покачал головой и вперил в Крысолова раздраженный взгляд.

— Я мог бы сделать так, — сказал он, — чтобы Луисито, тот парень из Торресильориго, не трогал твоих крыс. Что ты на это скажешь?

Лицо Крысолова вмиг преобразилось — ноздри раздулись, губы сжались так сильно, что даже побелели.

— Я сам это сделаю, — сказал он.

— Пороху не хватит, — сказал Хустито, подымаясь. — Во всяком случае, подумай. Если захочешь, я могу тебе помочь.

С того дня Крысолов часами не сводил глаз с речки. Затаенное возбуждение не покидало его, ночью он не мог уснуть. Несколько раз подымался по утрам на Сиську Торресильориго и с ее вершины неотрывно наблюдал за берегами. К вечеру он уходил посидеть в кабачке, или в хлевах, или на скамье у мастерской Антолиано. И Антолиано говорил ему: «У тебя есть пара рук, Крысолов. Больше и не надо». А Росалино кивал в сторону Торресильориго и прибавлял: «Что до меня, пусть бы со мной попробовали так поступить». И Дурьвино в кабачке наседал на него: «Речка твоя, Крысолов. У него еще зубы не прорезались, как ты уже занимался своим делом».

Тем временем Нини из сил выбивался, помогая односельчанам в хозяйстве, но за удаление трутней из улья, или холощение кабана, или отбор негодных кроликов в крольчатнике ему редко удавалось заработать больше двух реалов. Дурьвино говорил ему: «Назначь цену, черт возьми! Бери пример с врачей и адвокатов». Нини пожимал плечами и смотрел на него так строго и серьезно, что Дурьвино смущался и умолкал.

На святого Вита кончился запрет на ловлю раков, и Нини спустился к речке с мордами и рачешнями. Как приманку он положил в морды дождевых червей, а в рачешни — вяленое мясо; к заходу солнца там набралось десятков пять раков — и другие еще сползались, привлеченные приманкой. Когда стемнело, мальчик засветил фонарь и заменил вяленое мясо в рачешнях куриными потрохами. Вокруг трещали кузнечики, а над его головой, на одном из трех тополей, хлопала крыльями сова. В полночь Нини собрал