— Я повторю тебе это еще раз! Принимай сердцем творение Господа! Не ломай голову над неразрешимым вопросом, ибо мудрость Творца неизмерима! Никому из смертных не дано понять его замысел! Просто прими! Поверь!

— Я не могу тупо верить! — угрюмо произнес Пётр. — Я хочу докопаться до истины! И я найду её! Пускай даже мне придется спросить у самого…

— Не богохульствуй! — жестоко оборвал монаха старик, — не поминай имя Господа всуе!

— Прости, наставник! Но здесь ответов я не найду! Прощай! — он резко развернулся и вышел из кельи старого священника.

— Прощай, блудный сын, — смахивая набежавшую слезу, прошептал отец-настоятель.

Мерзкий дождик, моросивший с самого утра, неожиданно прекратился. Хмурый день плавно и незаметно перетёк в мрачный вечер, когда перед глазами промокшего до костей путника выросла серая громада замка. Замок построенный как положено — на возвышении, был окружен со всех сторон глубоким рвом. Издалека он выглядел неприступной крепостью. Уже смеркалось, когда путник, наконец, достиг замковых ворот. Постояв некоторое время в нерешительности, он постучал окованным металлическим концом посоха в массивную створку двери. Ответа не было. Путник постучал еще раз. За воротами послышались какая-то возня и невнятное бурчание.

— Кого принесло? — раздался ворчливый голос, и на уровне глаз путника открылось маленькое окошко. Появившаяся в окошке красная небритая физиономия охватила путника с ног до головы презрительно-брезгливым взглядом.

— Чё надо? — спросила рожа, обдав пришельца непередаваемым ароматом застарелого перегара сдобренного изрядным количеством чеснока.

— Позвольте смиренному путнику переночевать, — сказал пришелец.

— Ганс! — донёсся до путника чей-то крик. — Гони его в шею!

Страж еще раз внимательно оглядел поношенную, заляпанную грязью одежду скитальца:

— Проваливай! Хозяин не любит голодранцев! Вон там, — он махнул рукой, — за холмом, деревенька. Там господин селит своих смердов. Там тебя приютят.

— Спасибо, добрый человек! — поклонился странник. — Да пребудет с тобой Господь. Он развернулся и зашагал в указанном направлении.

— Эй! — раздался ему вслед запоздалый крик стража. — Постой! Пришелец обернулся. Массивная дверь, обитая для прочности железными полосами, была открыта, и в образовавшейся щели торчала голова бдительного защитника замка. — Ты священник? Монах?

— Да, я смиренный служитель Господа нашего Иисуса Христа!

— Вот ты-то мне и нужен! А я-то только после твоих слов понял, что ты монах! Другой бы меня матом обложил, а ты: «спасибо, добрый человек». Так нормальные люди не говорят. И уж больно твоя сутана ветхая и грязная: оборванец, да и только.

— Я странствующий монах. Живу, чем Бог пошлёт.

— Оно и видно, — согласился страж, — что он тебя посылает и посылает. Так ты, небось, еще и читать умеешь? — поинтересовался Ганс.

— И писать, и разные языки разумею, — усмехнулся монах.

Ганс с удивлением уставился на монаха, словно на заморскую диковинку:

— Ну-ка, святой отец, поругайся как-нить не по-нашему, по-заморски! — попросил он Петра.

— Я не умею ругаться, — ответил монах, — это грех!

— Грех, — наставительно сказал Ганс, — это когда ты испортил воздух во время обедни. Он громко заржал, считая свою шутку удачной. — Иисус тоже ругался, недаром он был сыном сапожника…

— Он был сыном плотника, — поправил стражника Пётр.

— Пусть плотника, всё едино! А когда его прибивали к кресту, он ругался так, что стоящие рядом солдаты, привыкшие ко всему, закрывали ухи руками, чтобы не слышать.

— Не кощунствуй! — пытался остановить поддатого стража Пётр. Но Ганс разошёлся не на шутку:

— А потом понабежали всякие в сутанах и рясах! Напридумывали небылиц! А-а-а! — он в сердцах махнул рукой. — Ладно, иди — хозяин ждёт! Джон!!! — заорал страж во всю глотку. В приоткрытую дверь высунулся грязный мальчуган. — Проводишь святого отца к барону! — приказал Ганс, погрозив мальчишке пальцем. — И смотри у меня, не балуй!

Большой пиршественный зал был сегодня тих и мрачен. Из огромного количества факелов, в изобилии развешанных по стенам, тускло чадили всего лишь два: в отсутствии гостей барон экономил. Закопчённые лики благородных предков барона с немым укором смотрели на своего жадного отпрыска из позолоченных рам. Во главе длинного дубового стола, уставленного разнообразной снедью, в гордом одиночестве восседал хозяин замка — доблестный барон Вольдемар. Дверь в залу тихонько скрипнула, и сквозь маленькую щелку в зал просочился босоногий мальчишка:

— Ваша светлость, я монаха привел!

— Молодец! — проревел барон, бросая мальцу недоеденный кусок мяса. Мальчишка ловко поймал подачку господина и спрятал жирный кусок за пазуху.

— Тащи сюда эту святую задницу! Для него есть работёнка!

— Он за дверью, мой господин, — пропищал мальчонка, распахивая ворота пошире. Из темного коридора под тусклый мерцающий свет факелов выступила аскетическая фигура священника.

— У-у-у! — присвистнул барон, — шкилет, а не монах. У меня узники в подземелье толще! Читать- писать точно умеешь?

Монах кивнул.

— А то смори! Дыба у меня на зависть соседям! И палач лучший на всю округу! Ладно, не боись, это я так, для острастки. Отдай посох мальчишке, а сам садись за стол. Слушай, святой отец, ты от голода за столом копыта не откинешь? Нет? Всё равно, делай как я! Своей огромной, заросшей рыжим волосом ручищей он ухватил ножку запеченного до хрустящей корочки гуся. Ухватив другой рукой за вторую ножку, барон одним резким движением разорвал гуся на две половины, при этом залив жиром свой парадный камзол. В одну половину он впился своими крепкими желтыми зубами, а вторую протянул священнику:

— М-м-уй, — невнятно промычал барон, — жуй, говорю.

Схимник отшатнулся от протянутого куска:

— Нет! Нельзя сейчас! — замахал он руками. — Пост!

— Пост? — удивился барон, но жевать не перестал. — А я и не знал! — он отхватил от гуся огромный еще один кусок. Маленькие косточки жалобно хрустели под напором его крепких зубов. — Мой священник, отец Калеб, царство ему небесное, — барон сыто рыгнул, — помер аккурат под Рождество. Он поднял со стола полуведёрный кубок и приложился к нему. Его кадык задергался в конвульсиях — вино в кубке стремительно убывало. Поставив пустой кубок на стол, барон отёр рукавом губы и продолжил:

— Царство ему небесное. А какой был человек — не тебе чета! Дородный, кровь с молоком, в обхвате, что сорокаведёрная бочка — настоящий священник! А какие проповеди читал… Моих пропойц раньше дубиной на проповедь загонять приходилось. А как только Калеб появился, сами вприпрыжку бежали, чтоб, значит, места получше занять.

— Кое-что из его проповедей я уже слышал. От стражи, — пояснил Пётр.

— Вот видишь, — обрадовался барон, — даже моя тупая стража слово Божие разумеет. Но после смерти Калеба, хорошего священника я так и не нашел. Никто не хочет ко мне идти — боятся моего тяжелого ндрава. Да какой, к четям собачьим, нрав. Ну, замучаю одного-двух на дыбе, за ребро повешу, башку срублю, но не за просто так же. За дело! Если без этого, так кто ж меня уважать будет? То-то, что никто! Но церковь до сих пор пуста. Все праздники и посты мимо нас. Следить-то за этим некому. Крестьяне скоро взбунтуются, мрут собаки в этом годе как мухи. А отпеть опять некому. Обвенчать и покрестить тоже никто не может. Оставайся-ка ты у меня! — вдруг предложил он монаху. — Хватит уж тебе по дорогам шастать. А здесь свой постоянный приход, церковь. Отъешься со временем, будешь не хуже Калеба. Оставайся, а?

— Спасибо тебе за всё, добрый человек, — ответил монах. — Но я не могу остаться. Я в поиске.

— И чего ты ищешь? — заинтересовался барон.

— Истину. Ответ на один вопрос. Очень простой вопрос…