году, открыть раздел «Юго-Запад», найти в алфавитном указателе наименований улиц четвертую сверху строчку; нанести ту точку, где пятьдесят лет назад располагался первый подъезд дома номер двенадцать по искомой улице, на карту современного Агломерограда; а непосредственно перед перемещением, ориентируясь по компасу, отмерить 104 метра по азимуту 15 градусов и там ждать трансгрессии… то есть, перемещения.

Иногда переброска срывалась из-за того, что координаты точки, указанной в шифровке с вызовом домой, приходились точнехонько на какой-нибудь материальный объект… чаще всего — здание, или просто дерево, и тогда приходилось, хотя и с разочарованием, убираться с того места несолоно хлебавши и ждать следующего раза. Правда, такие накладки случались за прошедшие три года раза три-четыре, не больше. Все-таки в Центре тоже имелся План Агломерации, и иногда там сами видели, что «дырка» будет недоступна полвека спустя…

В указанное время всё было готово, и все были на своих местах. Операторы фиксационных сеток, врачи, техники — в общем, вся приемная команда. Огромное, похожее на пустой элеватор, помещение приемной камеры было ярко освещено скрытыми в стенах ртутными бестеневыми лампами. Высотой оно было с пятиэтажный дом, а длиной и шириной не уступало Малому Залу в спорткомплексе «Лужники». Ни единого предмета не было в этом зале: все необходимое было спрятано в стенах, а сами стены и пол были покрыты эластичным, пружинящим материалом-амортизатором.

Словно здесь собирались тренироваться в прыжках цирковые акробаты…

Одна из стен этого поразительного куба была выполнена из толстого, ударопрочного стекла, и на уровне примерно третьего этажа тут имелась наблюдательная рубка. В настоящее время там находились трое. Один из них был высокий, седой, ему было лет пятьдесят; другой, грузный и неуклюжий, страдал сильной одышкой, а третий был их моложе и походил на Штирлица из кинофильма. Они внимательно смотрели в зал, то и дело переводя взгляд на часы с большими электронными цифрами, висевшими на боковой стене рубки. Когда до Трансгрессии осталась одна минута, часы автоматически начали обратный отсчет времени: 60… 50… 40…

— У нас прямо, как у космонавтов, — сказал, хохотнув, седой, но никто не поддержал его попытку разрядить напряжение. Только тот, которого мучила одышка, вдруг резко хекнул, откашливаясь, и произнес с непонятной интонацией: «Н-да».

Дальше они следили за пустым залом совсем молча.

Когда часы показали четыре нуля, пространство за окном рубки словно бы сгустилось, и в воздухе, на высоте пяти метров, стала набухать яркая, переливающаяся всеми радужными оттенками большая каплевидная сфера. Потом что-то с силой хлопнуло, сфера исчезла, а на ее месте в воздухе повисла человеческая фигура.

Операторы фиксации сработали четко. Из обеих стен были выстрелены коконы фиксационных сеток, которые, разворачиваясь в полете, устремились к человеку, висящему в воздухе, и, опутав его, как попавшую в тенета муху, стали плавно опускаться вниз. Человек не сопротивлялся, он только криво улыбался, видимо, представляя себя в этот момент со стороны. На нем был странного фасона костюм.

— Антон, смотри-ка, у них все еще носят галстуки, — сказал вдруг одышливый седому. — Вик, — обратился он к тому, что был похож на Штирлица, — учти это на будущее, хорошо?

— Есть, — по-военному ответил тот. — Кто будет с ним работать?

Одышливый вопросительно поглядел на седого. Тот пожал плечами:

— Я не могу. Через час меня будут ждать в комитете Госдумы…

— Тогда тебе карты в руки, Вик, — сказал одышливый с ухмылкой. — Н-да.

— Вы имеете в виду карт-бланш, Тополь Артемьевич? — кротко осведомился Мадин.

— И это тоже, — ответствовал Тополь Артемьевич, покидая рубку вслед за седым.

Возвращаться домой было всегда приятно. Начиная с того момента, как тебя поймают в воздухе и бережно опустят на землю сразу после Трансгрессии, ты переходишь в заботливые, прохладные руки врачей, которые осматривают тебя и быстренько тестируют состояние твоего здоровья, и каждый из встречающих так и норовит потрогать тебя, словно ты и впрямь вернулся из каких-то запредельных далей, и чутко реагирует на малейшую твою просьбу. И не успеешь ты оглянуться, как тебя уже раздевают, осторожно выкладывают из карманов привезенные тобой предметы… впрочем, не так-то много… много через Трансгрессор не пронесешь… и поят вкусным клюквенным морсом, если тебе хочется пить, и кормят любым блюдом, какое ты только пожелаешь заказать, и вообще ходят перед тобой на цыпочках, и ты сразу начинаешь ощущать себя если не пупом Вселенной, то, по крайней мере, человеком, которого очень-очень ждали… В этом, наверное, и заключается настоящее счастье — знать, что где-то тебя очень ждут свои…

На этот раз встречали его совсем хорошо. В реабилитационной были и экзотические лакомства на подносе, и новенький «Пана-Блэк» с плоским экраном типа «черный тринитрон» размером почти во всю стену комнаты, и человек в купальном халате жадно впился взглядом в экран, где как раз мелькали кадры информационной программы. И вообще все помещения преобразились и стали сверкать золотом ручек и мрамором настенного кафеля. Мебель теперь была исключительно из мореного дуба, а кресла и диваны — из натуральной кожи, и стоило это все наверняка десятки тысяч долларов…

Где-то в коридоре раздался знакомый голос: «Ну, где наш путешественник? Дайте-ка на него взглянуть!» — и в реабилитационную энергичной походкой вошел Мадин, и все специалисты приемной команды расступились, давая ему дорогу.

Человек, прибывший из будущего, встал, и они с Мадиным обнялись, как родственники, давно не видевшие друг друга.

— Ну, как ты, Алеша? — спросил тихо Мадин, разжимая свои объятия и пытливо вглядываясь в лицо Резидента. — Всё в порядке?

— Что мне будет? — пожал плечами Резидент. — А вы здесь как?

— А что нам будет? — в тон ему ответил Мадин, и они одновременно улыбнулись.

Вокруг суетились люди в белых комбинезонах.

— Ты есть хочешь? — спросил Мадин.

— Нет, я ужинал, — ответил Алексей. — «А у нас сейчас в тюрме ужинают, — изобразив акцент, процитировал он из „Джентльменов удачи“, — макароны по-флотски дают»…

Мадин хохотнул.

— А у нас, — сказал он, — время обеда, а, как говорит одна восточная мудрость, война войной, а обед — по распорядку… Ладно, давай-ка мы с тобой вот как поступим. Мы переберемся в мой кабинет, и я распоряжусь, чтобы обед нам принесли туда… Ты шашлык по-карски любишь?

— Только если с красным вином, — шутливо сказал Алексей.

— Ну, это не проблема, — серьезно сказал Мадин. — Пойдем, пойдем, нам с тобой нужно будет многое обсудить… и кстати, у меня есть один отличный тост…

Когда они воздавали должное и шашлыку, и «Мукузани» розлива тридцатилетней давности (и то, и другое было доставлено, как уверял Алексея Мадин, прямиком из «Арагви»), разговор между ними вращался исключительно вокруг бытовых тем.

Обсудили погоду, а точнее — разницу в погоде там и здесь. Там сейчас было лето, конец августа; здесь же крепчал декабрьский мороз, и снегопад недавно был какой-то совсем невиданный за последние сорок лет, так что сугробы доставали своими макушками чуть ли не окон вторых этажей.

(«Надеюсь, для меня найдется на складе какая-нибудь завалящая дубленка? — спросил Алексей. — Мне ведь еще в Питер добираться», на что Мадин заверил его: «Да ты не бойся, мы тебя в аэропорт на машине отвезем, а в Питере тебя пусть твои встречают с теплой одеждой. Если хочешь, срочную телеграмму мы им дадим»).

Потом Алексей поинтересовался, как обстоит дело с новогодними подарками, которые он должен привезти домой в соответствии с «легендой внутреннего пользования» — то есть, той, которая предназначалась для его домашних. «Жене купили индийский костюм, — успокоил его Мадин, — она у тебя, кажется, пятьдесят второй носит?.. А сыну — гонконговский „ноутбук“… дешевка, конечно, но на пару лет