Охотники зашли в фанзу. Кто сел на нары, кто примостился на полуразрушенный кан,[4] кто опустился на брошенные чурки дров. Стирали с лиц снег и пот, молчали, каждый по-своему переживал неудачу. Федор с трудом скрывал свое торжество. Безродный был бледен, как-то сразу осунулся, опустились плечи. Розов кривил губы не столько от боли, сколько для того, чтобы разжалобить охотников. Все сидели в расслабленных позах. Ружья стояли у стен, навалом лежали на нарах, на кане. Кое-кто из охотников переобувался, другие крутили цигарки.

И тут из-под нар выскочил Черный Дьявол, рыкнул и опрометью бросился в дверь. Безродный сидел у двери на чурке, он непроизвольно выбросил вперед руку, будто хотел задержать своего врага. Клацнули зубы, и Безродный, взвыв от боли, покатился на пол. Все подались назад. Но враз вскочили, начали хватать винтовки, берданы, гурьбой сыпанули к двери, мешали друг другу. Раздались запоздалые выстрелы. А Черный Дьявол уже был за орешником. Бросились за ним. Но куда там: пес нырнул в распадок и скрылся.

Безродный метался среди охотников, кричал:.

— Все вы стервы, гады! Все только и делаете мне назло! Отпустили Дьявола!

— Ну чего кричит человек, — заговорил Гурин, — ведь ты же с нами был. И потом, хотел зверя остановить рукой — чудак… Не ругайся, мы ить до поры до времени терпеливы, можем тоже взорваться.

— Почему никто не заглянул под нары? — не унимался Безродный.

— Кто же тебе самому помешал это сделать? — вскинулся Гурин. — Нет, не родился, видно, еще тот охотник, который убьет Дьявола. И не гады, и не стервы мы. И не в нас дело, а в тебе, Безродный. Ты пострашнее дьявола. Слышал, на Тетюхинском руднике Бринера бунтовали горняки? Так бунтовали, что Бринеру пришлось бежать в город за подмогой. Так что ты думаешь, мы такое сделать не можем? Ведь ты опутал всех долгами, как паук тенетами. Это как называется? Грабеж и бандитизм это. Вот что, мужики, давайте здесь же выскажем Безродному все. Первое — Безродный должен установить твердые цены на пушнину: колонок пойдет по пятерке, соболь по тридцать рублей, белка за два рубля. Панты по той же цене, что и в Спасске. Если вы согласны, то нонче же соберем сход и все обговорим.

Зачесали мужики затылки, глаза отвели в сторону, захмыкали.

Безродный почувствовал, что поддержки ожидать не от кого, взбешенный, вскочил на коня, ускакал домой. Охотники еще долго разговаривали о том, что волновало каждого из них.

— Оно-то так, надо Безродного приструнить, но вся беда в том, что на его стороне пристав с казаками, — сомневались мужики.

— Чудаки, а на нашей стороне все мы — народ. Поймите, если будем молчать и сидеть сложа руки, Безродный скоро на шеи наши петлю накинет. Вот ты, Ломакин, старшина, голова наша, сколько задолжал Безродному? — спросил Гурин.

— Года на два вперед.

— Почему он тебе дал столько в долг? А потому, что не ты ему должен, а он тебе. Твой долг давно тобой оплачен. Вон Козины, Лапохи — все у него в долгу. Не оплати вы давно долги, дудки бы вам дал Безродный.

Вернулись охотники домой вовремя. В Божье Поле приехали ольгинский поп, пристав и уездный начальник. Созвали сход. Уездное начальство хотело в Божьем Поле силами мирян заложить церковь. Гурин и Козин пробились в самую гущу схода. Здесь рыжий попик, потрясая маленькими кулаками, призывал мирян:

— Церковь надобна. Через нее мы донесем до вас божье слово. Грешите вы много. Бог отверг лики своя от вас. Спасать надобно души ваши.

— Верно, батюшка, спасать надобно наши души, — встал рядом с попом Гурин. — Верно, темны они у нас и прокопчены. Потому, сельчане, сказ мой такой: не церковь надобно здесь строить, а школу. И мы, и дети наши темны, как сажа в трубе. От этой темени идут все неурядицы. Нас может легко обсчитать господин Безродный, проходимцы купчишки. Грамота всем нужна.

— Не слушайте, миряне, этого бунтовщика. Церковь приведет вас к душевному смирению, радости и успокоению.

— А нам, батюшка, не надобно успокоения. Застыли мы в своем успокоении, — повысил голос Гурин, — Только школу. И не нужны нам попы, без них перед богом покаемся, когда придет смертный час. Так я говорю, миряне?

Но миряне разделились на два лагеря.

— Истину говорит, истину! — кричали одни.

— Долой смутьянов! Палками их надо гнать отсюда! — ревела другая сторона.

— Погодите, миряне. Будет церковь, не будет школы, а как же дети? Время идет к тому, чтобы каждый знал аз, буки и веди. Кому надо, тот пусть себе бьет лоб дома. А ну, Козин, скажи ты слово. Скажи о себе, — подтолкнул Федьку Гурин.

— А что говорить о себе? Вон сдаю я Безродному пушнину и вместо своей фамилии ставлю крестик. Дело это? Он, может, там записал мне вместо десяти колонков два, я не знаю. А будь я грамотным, смог бы книжки читать, не дал бы обдурить себя Безродному.

— Греховное это дело — читать мирские книжки, от них смятение ума и грехопадение.

— Это как же, батюшка, грехопадение, я же видел у тебя мирские книженции, выходит, и ты в грех впал, — сказал без улыбки Ломакин. — Вот что, братцы, хватит воду в ступе толочь, давайте ближе к делу. Нам такой пришел сказ: ежели проголосуем за церковь — быть церкви, ежели — за школу, то быть школе.

Большая половина сельчан проголосовала за школу.

О Дьяволе как-то само по себе забылось.

Дьявол исчез, как в воду канул. Да и не до него тогда было. Назревали большие события. Будто ветер, заходили по тайге слухи о войне, о том, что бунтует народ по всей России, о большевиках, о Ленине. Шепотком передавали друг другу о том, будто в охотничьих зимовьях скрываются политические беглые с каторги.

В тайге пропал Калина Козин. Федька приболел. Калина за него решил сходить и проверить ловушки на колонков. Первый раз пошел в тайгу старик. Пошел и исчез. Ждали Калину день, ждали два, три. Федька позвал с собой Гурина, и они отправились искать старика. Следы Калины привели к речке, около перехода через нее оборвались. Речка Голубая не каждую зиму замерзает, особенно перекаты, а через один из перекатов с осени были положены сходни. Вот с этих-то сходней, видно, и сорвался Калина. Но когда они внимательно осмотрели жерди, то увидели на одной из них капли крови. Припомнились старые угрозы Безродного. Безродный обид не прощает!

— А ведь ни у кого зла на Калину не было, — сказал Гурин. — Точно, это рука Безродного. Встретил Калину и торкнул. Теперь не найдешь.

Федор уехал в Ольгу, чтобы рассказать приставу об исчезновении отца. За день отмахал сто верст, переспал у знакомых и встал в очередь на прием к приставу. Попал в кабинет только к вечеру. За длинным столом сидел пристав.

Федор весь день готовился, что и как сказать. А тут вдруг выпалил:

— Моего отца убил Безродный.

— Безродный? — удивленно вскинул брови пристав Баулин. — Не может быть! А ты видел? Кто видел?

— Никто не видел, он его убил на сходнях, когда отец переходил через речку.

— Ну, ежели никто не видел, то я тебя, сукина сына, за твой лживый язык упеку в каталажку. Все спешат оболгать Безродного. Врал и доносил на него Булавин, а убил Булавина Шишканов. И твоего отца убили такие же смутьяны. Ведь Козин был против них, он сам жаловался, что Гурин сбивает тебя с пути истинного. Гурин мог убить отца твоего. Так знай, ежели найдем труп Калины и прознаем, что он был убит, а