искал раны. Но тут же отпустил девочку, увидел на склоне сопки зверя. Сорвал затвор с предохранителя и вскинул бердану. Крикнул:

— Черный Дьявол!

Федька помешал — отвел ствол в сторону.

— Погоди, тут кто-то хрипит. Кого-то Дьявол задавил.

В кустах они увидели издыхающего волка.

— Дьявол его придушил, — сказал Федор и выстрелил вверх.

Сошлись охотники. Розов заорал на Козина:

— Вот этот дурак не дал убить Дьявола!

— За что ты хотел его убить? За то, что он спас твою дочь?! — спросил Гурин.

— Точно. Убить. Сколько он нам хлопот доставил!

И снова пошли разговоры:

— Пришел к нам Черный Дьявол. Год не было. Где-то жил?

— Не забулгачил бы опять. Не привел бы в зиму волков.

— Сложна душа собачья: то волков водил, то давит их, ребенка спас.

— Мужицкая сложнее. Розов за грош продался Безродному, сподличал. Безродный хапает что можно… — говорил Ломакин.

В ночь Безродный ушел на солонцы за изюбром. С вечера звери не пришли, он в полночь возвращался домой. Увидел табун около овсов Гурина — пастух спал где-то в шалаше, — взял да и загнал его в овсы.

С пантовки из тайги возвращался Ломакин и все видел. Утром с понятыми он пошел на Гуринские овсы. Все было смято и потравлено. Ломакин ударил в колокол, что висел на столбе сходного места, собрал народ. Там все и рассказал. На сход вызвали Безродного и Розова. Первым заговорил Ломакин:

— Ну, вот что, паря, хватит. Безродный потравил нароком овес, Розов стравил волкам Гуринских овец.

— С чего ты такое взял? — вскипел Розов.

— А с того, что на твоем огороде работник окучивал картошку и нашел обгоревший ичиг с пришитыми к нему лапами. Твоя работа. Все. Говорить нам много нечего, так и порешим: сегодня же Розов гонит в Гуринский двор овец. Безродный платит ему за потраву. Цена потраве двести рублей серебром. Голосуем, други.

Безродный рванулся, чтобы выйти из круга людей, но его придержали, не дали уйти. И все это молча, без крика. Лишь глаза выдавали то, что накипело в людях.

— Так, господин Безродный, платишь ли ты за потраву? — тихо спросил старшина Ломакин.

Безродный сквозь зубы выдавил:

— Плачу.

— Тогда деньги на кон. Не вздумай юлить. В нашей деревне живешь.

Безродный шел со схода, сжимая кулаки. Будь его сила, он тут же пристукнул бы Гурина, Федьку бы повесил за ноги на сук, пусть бы посушился день-другой. Сколько они ему крови перепортили, и все приходится терпеть. А что делать? Калину убил — от пристава получил нагоняй. «Хватит! — орал пристав. — Ты знаешь, ежели бы высшее начальство прознало про это убийство — беда. Сорок человек пришло с оружием. Да ты думаешь своей башкой, что это и как? Народ бурлит. Если еще тронешь кого — каторга».

И решил Безродный: надо затихать на время, чуть дать слабинку. На панты повысить цены, сбросить цены на товары.

Дома он места не мог найти себе. Постоянно придирался к Груне.

Не выдержала она, сказала:

— Знаешь Степан, невмоготу мне жить с тобой. Противен ты мне! Не могу я больше выносить всего. Ох, как ты мне противен!

— Убью! На куски разорву!

— Да ведь я того и жду. Убей или разорви. Людям противна, себе противна. Жить больше не могу.

— Сука ты, а не баба. Другая радовалась бы такой жизни, а ты нос воротишь.

— Такой уж родилась. Завидую другим бабам: хоть и гнутся на пашнях, работают не покладая рук, но честны. Перед людьми и богом чисты.

Пора сенокосная, тяжкая, нудная, но любит ее мужик. С детства полюбил он эту пору: запах трав, вжиканье кос, крепкий сон под травной крышей. Там и тучки виднее, и небо шире, а уж мечты — им конца и края нет. После обеда лечь в тень и слушать перезвон кузнечиков, ощущать тихую ласку ветра и вот так задремать. А потом, после сна, отбил косу и пошел косить, оставляя ровные рядки сочных трав. А здесь, в Приморье, травы душистые бывают и с полынной горечью. Но где есть такие травы, где такая жизнь, чтобы хоть чуть-чуть да не горчила…

Розов первым ушел на свой покос. Решил построить шалаш, а уж потом привезти сюда семью и работников. Теперь он мог позволить себе нанимать людей — разжился от подачки Безродного. Радовался Розов: травы в рост. Не удержался, сделал прокос, другой, третий. Сгоношил шалаш, а тут и ночь пришла. Забрался в шалаш, заснул под шум дождя.

А ночью вышел из берегов ключик и затопил шалаш. Розов проснулся. Бросился на сопку и там до утра дрожал под дождем и ветром. Чуть свет побежал к реке, а ее не узнать: взбурлила река, вспенилась, катила вскачь мутные волны, гремела перекатами, выходила из берегов. Лодка болталась, привязанная к кусту; вот-вот ее затопит. Прыгнул в лодку, оттолкнулся шестом и погнал ее к другому берегу. А тут наперерез ему коряга. Хотел увернуться — не успел, коряга ударила в борт, и Розов полетел в кипень волн. Плавать он не умел и тут же начал тонуть.

— Тону-у-у-у-у! Спаси-и-те! — в отчаянии закричал он, но голос его запутался в реве реки.

Мимо плыло что-то черное. Розов выбросил руку и ухватился за мокрую шерсть. «Медведь», — мелькнуло в голове, но руку не отпустил. И так они доплыли до берега, выбрались на косу. Розов, отплевываясь водой, отполз к кустам. Повернулся, чтобы посмотреть, кто его спаситель, — на косе лежал, тяжело дыша, Черный Дьявол. Посмотрел он на человека, медленно поднялся и побрел в кусты.

— Дьявол! Дьявол! На! На! — начал звать Розов.

Но пес даже не обернулся, скоро он скрылся за кустом талины и пропал в чаще.

Розов пришел в деревню и рассказал про этот невероятный случай. Бабки отнесли его к велению свыше. Мужики пожимали плечами. В то, что пес — дьявол, уже мало кто верил.

Но все было просто. Когда Буран жил у Макара, он часто купался с детьми. Они, бывало, в шутку кричали ему, что тонут. Буран тут же бросался на крик и помогал ребенку выбраться на берег. Бросился Дьявол и на крик Розова. А у шалаша Розова оказался он не случайно, с весны крутился около деревни, искал встречи с Федькой. Розова он не знал, поэтому не подошел к нему так смело, как подошел бы к Федьке. Но встретить одного Федьку не представлялось случая. То он на полях с сестрами и матерью, то среди мужиков в деревне.