Шхуна Антоса Одноглазого! Черные паруса ее напоминали крылья гигантской летучей мыши.
Едва пассажир взобрался на борт «грека», Антос предупреждающе свистнул и крикнул Тургаенко:
— «Старая черепаха»!
Как ни темна была ночь, но даже сидящий в лодке Ивакин увидел на волнах новое судно.
— «Валюта»! — зло выкрикнул артельщик.
Ночь выдалась на редкость темная, холодная и сырая. Дождь как зарядил с утра, так и не переста вал. Палуба, снасти, паруса — все было мокрое, скользкое, и краснофлотцы проклинали в душе и темень, и дождь, и нарушителей границы, за которыми приходилось гоняться в любую погоду.
Еще когда выходили из Одессы, Ковальчук заметил, что с Фоминым что-то неладное: уж больно по дозрительно у него блестели глаза. Но подойти к нему — Фомин стоял на вахте у шкота — не было воз можности до самого Большого Фонтана.
— Ни сна, ни отдыха! — проворчал Фомин, увидев боцмана. Сказал, поскользнулся и выпустил снасть. Парус распустился, шхуна повернула в полветра и резко накренилась. Волна обдала палубу брызгами.
— Ты что, не проспался?! — прикрикнул боцман. И тут по запаху почувствовал, что Фомин навеселе. — Да ты вроде выпивши?
— Я чуть-чуть, помалкивай! — пробормотал Фомин.
— Эх ты, горе луковое!
Боцман хотел было пойти сказать о проступке Фомина командиру, но раздался сигнал о появлении какого-то судна.
— Может, мне показалось, — говорил впередсмотрящий Уланцев, указывая Ермакову направление.
— Она, она, голубушка! — обрадованно прошептал Андрей, словно остерегаясь, что Антос может его услышать, и прильнул губами к переговорной трубе: — Заводи мотор! Полный вперед!
До сих пор, чтобы не выдать себя шумом мотора, «Валюта» шла только под парусами.
Дальнейшее сложилось как нельзя лучше для пограничников: они отрезали шхуне контрабандиста путь в открытое море и держали ее под пулеметным огнем. Оставалось стремительно выскочить под самый форштевень «грека».
— Самый полный вперед! — скомандовал Ермаков. — Грот до места!
И тут Фомин вторично замешкался, выпустил шкоты, и подхваченный ветром парус взвился кверху.
Ковальчук подскочил к Фомину, хотел поймать пляшущий шкот и подтянуть парус, но новый порыв ветра с треском сорвал грот и унес его.
Антос немедля воспользовался замедлением хода «Валюты», поднял все паруса и стал уходить от пограничников. Пока на шхуне достали из трюма новый парус, поставили, судно грека было уже вне преде лов пулеметного огня и настолько вырвалось вперед, что дальнейшее преследование его было бессмыс ленно.
Разъяренный Ермаков подбежал к Фомину и схватил его за ворот бушлата.
— Ты пьян, негодяй, пьян! Упустили из-за тебя Антоса!
— Извини, Альбатрос! — невнятно бормотал Фомин, которого качка разморила еще больше.
— Марш в кубрик!
Ермаков не смог сдержать приступа гнева.
— А ты, боцман, чего глядел? — набросился он на Ковальчука. — Ты где был?..
Еще два человека желали не меньше пограничников, чтобы «Валюта» догнала грека Антоса: Николай Ивакин и Иван Вавилов.
Взобравшись следом за Тургаенко на борт, Ивакин, хотя и не был моряком, сразу понял обстановку: Антосу крышка! Для того чтобы понять это, достаточно было взглянуть на испуганных контрабандистов. Антос с яростью в голосе, не жалея грубых слов, отдавал команды. «Валюта» отрезала «греку» путь.
Пограничники обстреливали контрабандистов довольно метко: два матроса были ранены, в нескольких местах пули пробили фальшборт и паруса. Николай явственно слышал удары пуль о дерево и треск парусины. Нельзя сказать, чтобы эти звуки были приятны для слуха, но ему некогда было обращать внимание на пули, нужно было сообразить, кем из команды Антоса следует заняться, если они. станут сопротивляться пограничникам. Первой мыслью было — броситься в случае чего на Антоса, но Николай тотчас отказался от этого намерения: таинственный пассажир, вот кто, видимо, был здесь и самый главный, да, пожалуй, и самый опасный противник. Он отдал на незнакомом языке какое-то короткое приказание Одноглазому, прикрикнул на растерявшегося Тургаенко и вытащил из-под плаща пистолет.
И вдруг обстановка переменилась: «Валюта» почему-то стала быстро отставать, и Тургаенко с облегчением произнес:
— Отчалила «Старая черепаха»!..
Надо что-то немедленно предпринять, чтобы задержать контрабандиста! Ивакин рассмотрел в тем ноте прикрепленный к фальшборту отпорный крюк, не задумываясь, выхватил его из пазов и ринулся к стоящему у штурвала Антосу. «Если сломать штурвал, шхуна потеряет управление!..»
— Стой! Стой! — крикнул Тургаенко, хватая Ивакина за полу тужурки.
Но Николай вырвался и размахнулся крюком. Штурвал был бы уничтожен, если бы Антос не прыгнул навстречу Ивакину и не бросился ему под ноги.
Крюк обрушился мимо цели.
Николай упал, и прежде чем он успел подняться, пинок сапогом в живот лишил его сил. Удары по сыпались на него со всех сторон.
Николай все же поднялся и тоже кого-то ударил, но на него навалилось сразу трое, связали и, про должая пинать и бить, проволокли по палубе, отперли люк и сбросили по крутому трапу в кубрик. Им на верху было сейчас не до Ивакина, сначала надо скрыться от «Валюты»...
Вавилов с тревогой и страхом прислушивался к происходящему наверху. Он понял, что Антос принял каких-то пассажиров и что за ним началась погоня. .
Поднявшись по трапу к самому люку, Иван слышал и суматоху, и крики, и шум драки.
Сброшенный сверху человек сбил его с ног, и, падая, Вавилов больно ударился о ножку стола головой и разбередил раненую руку.
Очнувшись, он подполз к неизвестному человеку, который оказался совсем молодым парнем, почти юношей.
Юноша пришел в себя минут через десять. Увидев в полумраке Вавилова, спросил:
— Ты русский?
— Русский, русский, — обрадованно прошептал Иван.
И тогда юноша собрал остаток сил, оттолкнулся локтями от пола и ударил головой в лицо ошеломленного Ивана:
— Предатель!..
Вавилов не успел слова сказать, как снова открылся люк и в кубрик спустились Антос и какой-то незнакомый человек в зюйдвестке.
Антос осветил фонариком окровавленное лицо юноши и пнул его в плечо:
— Кто тебя подослал? Большевик?..
— Такие не говорят! — сказал человек в зюйдвестке.
...Под утро дождь перестал. В кубрик, где лежал связанный Николай Ивакин, вновь спустились контрабандисты.
Два матроса выволокли его на верхнюю палубу и там опять допрашивали, били и, ничего не добив шись от него, поставили у левого борта.
«Сейчас расстреляют!..»
