Во время поездки Ричард заботился о своем здоровье. К примеру, он каждый вечер тщательно следил, чтобы количество выпитого спиртного ни на миллилитр не превышало той дозы, от которой у него откажет печень. Ричард почти не забывал принимать витамин С, пока тот у него не закончился. Да, еще — Ричард стал меньше курить, или, скажем, его курение теперь носило иной характер. Эти ограничения, малоподвижный образ жизни, кондиционированный воздух, которым вынуждены дышать современные путешественники, трехразовое питание: обильная и не очень полезная пища — все это компенсировалось его частыми спринтерскими забегами в туалет и бессонницей. Но в Лос-Анджелесе Ричард определенно распустился. Ему приходилось предпринимать нечеловеческие усилия, чтобы заставить себя не думать о будущем, и это отнимало у него массу сил.

Все говорили, что Гвину нужно смотреть на вещи проще и решительно оградить себя от давления, так или иначе испытываемого преуспевающими романистами. Однако Гвин и выглядел, и вел себя как ходячий генератор энергии, он по-прежнему во всем полагался на молодого человека по связям с общественностью и даже поощрял его. Когда у Гвина не было интервью где-нибудь в другом месте, Гвин Барри в белых теннисных шортах и черных сандалиях давал интервью прямо у бассейна. Иногда на интервью его сопровождал молодой человек по связям с общественностью, а иногда (Ричард знал по меньшей мере о двух подобных случаях) — Одра Кристенберри, молодая киноактриса, и ее юный пиарщик, или ее агент, или агент ее агента. В любом случае этот молодой человек распоряжался жизнью Одры, точно так же, как жизнь Гвина была подчинена указаниям его пиарщика. Одра во всеуслышание заявляла, что она большая почитательница Гвина и его творчества, и ее прочили на роль Кончиты в «Амелиоре». Ричард сказал Гвину, что Одра не похожа на Кончиту. Она уже больше не была девчонкой-сорванцом из Монтаны. Полгода, проведенные в Голливуде, превратили Одру в искусственное создание, призванное услаждать мужские взоры, в то время как Кончита из книги была девчонкой-сорванцом, в соломенной шляпе, грубых штанах на лямках, имела талант садовода и больные легкие.

Но это был Голливуд, и Одра была продуктом фабрики грез. Ричард чувствовал себя одиноким в реальном мире. И в данный момент эта реальность была представлена зеркалом. Ричард стоял перед ним в пляжных трусах, оценивая себя как на кинопробах; он посмотрел на свое отражение и решил: «нет». Реальность, с которой он столкнулся лицом к лицу, была не по зубам никакому молодому человеку по связям с общественностью. Крайне неудачным было то обстоятельство, что встреча с читателями оказалась запланированной на самый конец поездки — в Бостоне. Если бы у Ричарда были встречи с читателями в Вашингтоне или Чикаго, то сейчас его мешок был бы легче, а может, и совсем опустел. Правда, еще оставались биографии, от которых он по привычке не мог избавиться. Но, в общем-то, его неподъемный чемодан служил чем-то вроде ручного противовеса убийственной тяжести почтового мешка.

Зеркало сказало ему: вот она — реальность. И Ричард уже не сомневался, что стал по меньшей мере на семь сантиметров ниже, с тех пор как покинул Лондон. Итак, он стоял перед зеркалом в пляжных трусах; бледность его кожи лишь подчеркивалась большой потертостью на правом плече. На ключице намечалось что-то вроде пролежня. Правая рука в общем была в порядке, если от нее не требовалось что-нибудь сделать, но ночью, когда Ричард, всхлипывая, лежал без сна, она немела, наливалась кровью и распухала. Утром он боялся на нее посмотреть, опасаясь увидеть вместо кулака боксерскую перчатку. Его единственная пара обуви носила на себе следы испытаний земным притяжением — его туфли были растоптаны и сбиты, как коровьи копыта.

Поэтому Ричард никогда никуда не выходил. Если не считать того времени, когда в номер приходила горничная, он никогда никуда не выходил. У него выработалось пристрастие к «Симпсонам» — мультипликационной комедии положений о средней американской семье, у нарисованных героев были уродливые тела и карикатурные лица, и они очень много шумели. Ричарда заинтриговала, если так можно выразиться, и разного рода порнография. Телевизор в его номере относился к таким передачам без предрассудков, но самому Ричарду они казались шокирующими и напоминали гладиаторские игры: странное сочетание экскурсий по магазинам и кровавых забав в духе модернизма. Или в духе постмодернизма: и тогда порнография пыталась вторгнуться на территорию других жанров (туг были и секс-вестерны, и секс- космические приключения, и секс-детективы с загадочными убийствами). Но чем дальше, тем больше все фильмы, казалось, были переполнены порнографией: теперь это называлось «фильмы для взрослых». Еще были псевдодокументальные ленты о «взрослой» жизни: соперничество между «звездами»; взлеты и падения в судьбе режиссера. Немало было и бездарных пародий на другие телеразвлечения. Среди них — пошловатая пародия на «Симпсонов» под названием «Лимпсоны». Материал подвергался жесткой цензуре: по-видимому, он подгонялся под гостиничные нужды: в одном месте появлялся многозначительный абажур, в другом — ваза с фруктами. Вы видели только лица. Мужчины тяжело дышали и скалились, как под пыткой. Женщины рычали и вопили, как во время родов. Словом, в распоряжении Ричарда были «Симпсоны», «Лимпсоны» и обслуживание в номере.

Обычно утром, стоя у мини-бара, Ричард думал, не позвонить ли ему домой. Ему хотелось поговорить с мальчиками. С Марко. Или, пожалуй, лучше с Мариусом. У Мариуса была особая манера разговаривать по телефону: он брал трубку и молчал (так что можно было слышать его теплое детское дыхание). А Марко