было в конце концов разгромлено. Очередное деяние российских Дон Кихотов оказалось в очередной раз нелепым.

Тургенев с самого начала скептически относился к народническому движению, хотя и сочувствовал всякой попытке бороться против власти предержащей. Проблемы революционного народнического движения, пути исторического развития России — вот что заботило Тургенева.

В 60-70-е годы в русской литературе получил распространение жанр 'антинигилистического романа', к которому относились произведения, направленные против революционного движения (против нигилистов — отсюда и обозначение жанра). Некоторые критики причисляли к этому жанру и последние романы Тургенева. «Новь» нередко сближалась с «Бесами» — и тому были некоторые основания. Однако у Тургенева нет изображения того бесовского разгула, какой показал Достоевский. По отношению к революционерам у Тургенева слышна чаще спокойная ирония, подчеркнутая ровным тоном повествования. Тургенев даже жалеет своих героев — несчастных, запутавшихся в своих ошибках, заблудших молодых людей. К «делу» же этих людей писатель беспощадно относится именно как ко злу. Они 'готовы делать, жертвовать собой, только не знают, что делать, как собой жертвовать…' Они способны создавать лишь некий хаос, в котором сами же первые и гибнут.

Но есть ли истинно сильная личность, новый русский Инсаров? Где Базаров? Этот давний писаревский вопрос как бы повис в воздухе и не мог не сознаваться читателем и самим автором. Однако вот какую, весьма характерную для себя, мысль высказал Тургенев ещё в 1874 году, в пору обдумывания «Нови»: '… теперь Базаровы не нужны. Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума — ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою без всякого блеску и треску — нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и тёмной и даже низменной работы. ‹…› Пора у нас в России бросить мысль о 'сдвигании гор с места' — о крупных, громких и красивых результатах: более чем когда-либо и где-либо следует у нас удовольствоваться малым, назначить себе тесный круг действия'.

Итак вновь: Базаровы не нужны.

'Нови' предпослан эпиграф: 'Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом'. В письме же к издателю 'Вестника Европы' Стасюлевичу Тургенев пояснил: 'Плуг в моём эпиграфе не значит революция — а просвещение'.

А что же — 'поверхностно скользящая соха'? Не что иное, как революция? Мысль глубокая, справедливая — Тургенев постарался доказать эту мысль в «Нови». Подлинный герой для него — Соломин. Это не выдающийся, а средний человек, однако он на голову выше прочих героев — по силе характера, по уму, по пониманию реальной действительности. Поэтому в конце романа читаем: 'Он — молодец! А главное: он не внезапный исцелитель общественных ран. Потому ведь мы, русские, какой народ? мы всё ждём: вот, мол, придёт что-нибудь или кто-нибудь — и разом нас излечит, все наши раны заживит, выдернет все наши недуги, как больной зуб… Что угодно! только, батюшка, рви зуб!! Это всё — леность, вялость, недомыслие! А Соломин не такой: нет, — он зубов не дёргает — он молодец!'.

Остальное — 'безымянная Русь'. Безымянная — без имени — без сущности.

'Мы вступаем в эпоху только полезных людей… и это будут лучшие люди. Их, вероятно, будет много; красивых, пленительных — очень мало, — писал Тургенев А. Философовой в 1874 году. — А в Вашем искании Базарова — «настоящего» — всё-таки сказывается, быть может бессознательно, жажда красоты — конечно своеобразной. Эти все мечты надо бросить'.

Именно надежда на деятельность Соломиных не позволила Тургеневу полностью разочароваться в возможностях внеиндивидуального бытия. Именно с постепенной преобразовательной деятельностью подобных людей писатель связывал возможность переустройства русской общественной жизни. По сути, Соломин не является у Тургенева фигурой совершенно новой. И в прежних романах можно было встретить героев, занятых конкретным, негромким, но совершенно необходимым делом: Лежнев, Лаврецкий, Литвинов — вот те скромные труженики, на которых надеялся Тургенев. Они смогут переделать жизнь на разумных началах. В новом романе этот тип должен был занять главенствующее положение.

Как это часто бывает, ищущее веры сознание, не могущее Удовлетвориться жестокостью идеи «лопуха», но и не обретшее истины, ибо отграничило её от спасения, — такое сознание соблазняется, хоть ненадолго, мистическими фантазиями, попытками проникнуть в тайны неведомого. В 1881 и 1882 годах, то есть в последние годы своей жизни, Тургенев создал две повести, резко выделившиеся среди иных его созданий, — 'Песнь торжествующей любви' и 'После смерти (Клара Милич)'. Конечно, мистическое любопытство обрело у писателя эстетическую и психологическую окраску, тут ещё далеко до мистицизма немецких романтиков или Эдгара По, но и сама попытка испытать силы в подобного рода фантазиях свидетельствует о многом. Почти двадцатью годами ранее такая попытка уже была им предпринята — хотя мистическая интенсивность воображения уступает тому, что было осуществлено позднее, — в 'Призраках'(1863). И недаром же о том опыте своём признавался автор: это было вызвано 'действительно тяжёлым и тёмным состоянием' его души. Состояние последних лет вряд ли было легче и светлее.

Пятьдесят одно 'стихотворение в прозе' появилось в декабре 1882 года в 'Вестнике Европы'. Это лишь часть созданного Тургеневым: остальные, более тридцати, он не успел подготовить к печати, и они впервые были опубликованы лишь в 1930 году, в Париже.

'Стихотворения в прозе' — цикл лирических миниатюр. Небольшие прозаические отрывки эти (порою в несколько строк всего) — подлинные произведения высокой поэзии: хотя в них нет стихотворной ритмической организации, но особый внутренний ритм и пластика их языка, синтаксическое построение фразы, поэтический настрой, система образности, эмоциональный накал — всё поднимает «Стихотворения» над обычной прозой. Тургенев уже обращался к подобной форме прежде, в «Довольно» — также своеобразном цикле лирических миниатюр. «Довольно» отличается от «Стихотворений» лишь большим единством отдельных частей, тесно связанных общей темой, определённой названием.

В «Стихотворениях», в их идее, в художественном облике, торжествует гамлетовское начало, внутренний мир самопознающей индивидуальности — в его истинном, прекрасном и трагическом облике. И в трагическом мироощущении. Недаром сам автор озаглавил всё собрание Senilia (старческое), ибо тут итог всей жизни, осознание и ощущение приближающегося её конца — и ожидание его.

Тургенев словно завершает давние свои раздумья над многим: и над собственной жизнью, и над миром земного бытия. Всё здесь. Рок, безжалостный к человеку. Смерть, которая представляется в грёзах и сновидениях то слепой старухой, то бессмысленной стихией, то мерзким насекомым. Загадочность народа- сфинкса, являющего порой возвышенную красоту своего духовного мира. Тщета земного. Суетность человеческих стремлений. Людская несправедливость. Непонимание поэта толпой. Редкие проблески счастья. Бессмертие творческих постижений прекрасного… Всему придаётся ясная и законченная форма. Всему подведён итог. Безрадостный в основе своей.

Извлечённый урок каждый должен воспринять с состраданием.