частенько случается с теми, кто играл в спортивные игры и занимался плаванием, когда возможностей к тому не остается.

Толкин дал почитать «Хоббита» нескольким оксфордским друзьям. Одна из них, мать - настоятельница общежития для девушек, одолжила рукопись студентке, Сьюзен Дагналл....

Мать-настоятельница стояла во главе монастыря (ордена Святого Младенца) в Черуэлл-Эдж, что, помимо прочих своих функций, содержал общежитие для девушек-студенток. Но, насколько мне известно, история была такова: мисс М. Э. Гриффитс (ныне одна из старейших членов английского факультета) начинала работать тьютором по английскому языку; до того она была моей ученицей и оставалась другом семьи. Я одолжил ей машинописный текст «Хоббита». Она одолжила его Сьюзен Дагналл, своей ученице, жившей в общежитии [2]. Сьюзен одолжила его матери-настоятельнице, чтобы ее развлечь: та как раз поправлялась после гриппа. Насколько этот текст развлек настоятельницу, я не знаю; так что она — своего рода тупик в его путешествии. В обоих случаях — и матери-настоятельнице, и Сьюзен Дагналл — рукопись одалживалась без моего ведома [3], я вообще не придавал ей значения, однако тем самым были заложены основы моего успеха, поскольку так я познакомился с «Аллен энд Анвин». Мне всегда незаслуженно везло в главном. Печально, что мисс Дагналл, которой я в итоге стольким обязан, если не ошибаюсь, погибла в автокатастрофе вскорости после своей свадьбы.

[«Сильмариллион»] был отклонен [издательством «Аллен энд Анвин»] за то, что слишком мрачен и в нем слишком много кельтского.

Рецензенты издательства «Аллен энд Анвин» были абсолютно правы, отклонив его; не за то (я надеюсь), что, по их выражению, «он слишком мрачен и в нем слишком много кельтского на вкус современного англосакса»; поскольку этот свой характер, столь неверно описанный, он сохранил, равно как и «Властелин Колец» по большей части; но потому, что его требовалось переписать и получше обдумать. По большей части он представлял собою сочинения совсем ранние, восходящие еще к 1916 г., а зарождалось все это куда раньше.

Средиземъе возникло из пристрастия Толкина к созданию языков....

Упоминание об «изобретении Языка», как мне кажется, вышло несколько путаным. Я сам виноват, что упомянул мимоходом о сложных материях и личных теориях, о которых вообще лучше не заводить речи, если не излагаешь их подробнее, нежели оно уместно (или интересно) в подобной статье. Вообще-то данный вопрос к делу особенно не относится: придумывание языков для забавы — распространенное явление среди детей (я некогда написал об этом статью, под названием «Тайный порок»), так что в этом отношении я не исключение. Процесс порою перетекает и во взрослую жизнь, но только тогда обычно держится в секрете; хотя слышал я о случаях, когда такого рода язык /*То есть язык, который придумывается в первую очередь удовольствия ради. Я не говорю о всевозможных видах слэнга, блатных языках, воровском арго, Notwelsch [Тарабарщина, галиматья (нем.). — С. Л.] и тому подобном. — Прим. авт.*/ использовался целой группой (например, в псевдорелигиозном обряде).

В вашем абзаце есть недостающее звено, для сути более важное (как мне кажется), чем то, что я сказал или должен был бы сказать, о «придумывании». А именно: как лингвистические построения приводят к вымышленной истории? Так что, думаю, этот отрывок станет понятнее, если написать примерно так: «Вымышленные истории возникли из пристрастия Толкина к придумыванию языков. Он обнаружил, подобно многим другим, кто доводит такого рода «придумки» до некоторой степени завершенности, что языку требуется подходящее обиталище и история, в рамках которой он мог бы развиваться».

«Придумывая язык, - говорит он, - вы более или менее ловите его из ниоткуда, из воздуха. Вы произносите: «бу-у», и это что-то значит».

Конечно же, я уже не помню в точности, что именно я сказал, но то, что здесь написано, кажется мне странным, поскольку я не верю, чтобы я намеренно стал бы говорить вещи, противоречащие моим продуманным убеждениям. Я насчитаю, что придумщик ловит шумы из воздуха. Если это и прозвучало, то лишь как разговорное «упрощение», возможно, понятное в контексте беседы, но не в обезличенном печатном тексте: имелось в виду, что он артикулирует некую последовательность звуков наугад (насколько сам он сознает), но при этом, конечно же, звукосочетание обусловлено его лингвистическим «багажом» и бесчисленными нитями связано с другими похоже звучащими «словами» в его собственном языке и любых других, ему известных. И даже так, скажи он «бу-у», это ничего не будет значить. Никакие голосовые шумы ничего не значат сами по себе. Смысл в них вкладывает человеческое сознание /*Пример тому — мой «хоббит». Отсюда явствует, сколь специфична подобная атрибуция в каждом отдельно взятом случае (зачастую она не ясна даже самому производителю «шумов», а другим ее и вовсе не отследить). Если бы я приписывал смысл восклицанию «бу-у», в данном случае на меня бы повлияли не слова, содержащие элемент bu, из многих других европейских языков, но рассказ лорда Дансени (прочитанный много лет назад) про двух идолов, установленных в одном и том же храме, по имени Чу-Бу и Шимиш. Если бы я когда-либо и воспользовался этим «бу-у», так в качестве имени для какого-нибудь нелепого, тучного, самодовольного персонажа, мифологического или человеческого. — Прим. авт.*/. Порою это происходит невзначай, зачастую по случайной (нелингвистической) ассоциации; или в силу ощущения «фонетической адекватности» и/или в силу индивидуальных предпочтений определенных фонетических элементов или комбинаций. Последнее, естественно, наиболее очевидно в личных придуманных языках, поскольку такова одна из их главных целей, осознанных или нет: реализовать эти пристрастия. Именно эти предпочтения, отражающие врожденный лингвистический вкус индивидуума, я и называю его «родным языком», хотя «врожденный лингвистический потенциал» звучало бы точнее, поскольку реализуется он нечасто, даже в модификациях «первоусвоенного» языка, языка его родителей и страны.

Средиземье.... по духу соответствует нордической Европе.

Только не «нордической», пожалуйста! Я лично терпеть не могу это слово: оно, хотя и французского происхождения, вызывает ассоциации с расистскими теориями. С точки зрения географии «северный» обычно уместнее. Но внимательное рассмотрение покажет, что даже этот эпитет к «Средиземью» неприменим (будь то в географическом смысле или по духу). Это древнее слово, и не я его выдумал, что подтвердит обращение к словарю, такому, как «Краткий Оксфордский». Это слово означает обитаемые земли нашего мира, расположенные посреди Океана. Местом действия для истории служит северо-запад «Средиземья», — примерно на той же широте, что побережья Европы и северные берега Средиземного моря. Но это ни в каком смысле не чисто «нордическая» область. Если Хоббитон и Ривенделл расположены (как предполагается) приблизительно на широте Оксфорда, тогда Минас Тирит, шестьюстами милями южнее, находится примерно на широте Флоренции. А устья Андуина и Древний город Пеларгир — приблизительно на широте древней Трои.

Оден утверждал, что для меня «Север — это священное направление». Это неправда. Северо-западу Европы, где довелось жить мне (и большинству моих предков), принадлежит моя любовь — ведь всякий человек привязан к своему дому. Я люблю его атмосферу, я знаю больше о его истории и языках, нежели о любых других частях света; но ничего «священного» в этой области нет, и ею мои привязанности не исчерпываются. Так, например, я питаю особую любовь к латыни, а среди происходящих от нее языков — к испанскому. В отношении моей истории это и впрямь неправда; достаточно лишь прочесть краткое содержание, чтобы это понять. На Севере высились крепости Дьявола. Развитие сюжета завершается финалом, куда больше похожим на фактическое восстановление Священной Римской империи с престолом в Риме, нежели на все, что только способен выдумать «представитель нордической расы».

[О комментариях К. С. Льюиса на книгу «Властелин Колец»:]

«Когда он, бывало, говаривал: «Ты умеешь и лучше. Лучше, Толкин, пожалуйста!» -я всегда пытался сделать лучше. Я садился за стол и переписывал эпизод снова и снова. Так вышло со сценой, которую я считаю лучшей во всей книге: со столкновением между Гандальвом и его соперником- магом, Саруманом, в разрушенном городе Айзенгарде».

Я не считаю отрывок про Сарумана «лучшим во всей книге». Он заметно лучше первого варианта, вот и все. Я упомянул про этот отрывок только потому, что, на самом деле, это — одно из очень немногих мест, где я в итоге счел подробные критические замечания Льюиса полезными и справедливыми. Я вырезал несколько отрывков с легкомысленной хоб-битской болтовней, которую Льюис счел занудством, рассудив,