поступление нестандартных конвертов с красивыми заграничными марками прекратилось. Я, грешным делом, решил тогда, что это произошло именно из-за того, что Индрих обиделся на меня за так и не присланную «тельную резинку», и только много лет спустя сообразил, что это было связано с назревавшими тогда событиями «Пражской весны», о приближении которых родители Индры наверняка уже догадывались и, боясь, что приходящие из СССР письма могут послужить в будущем причиной каких-нибудь неприятностей для их семьи, запретили ему переписку.
Но жизнь была бы скучна и неинтересна, если бы не была пронизана некими тайными знаками, намекающими нам, что ничего в этом мире не случается просто так, и все имеет свою, как сейчас стало модным говорить, кармическую подоплеку. И, открыв много лет спустя историю Великой Отечественной войны, я с неким непонятным мне волнением прочитал в ней, что весной 1945 года именно мой дедушка К. С. Москаленко освобождал от немцев родину моего «друга по переписке» Индриха Клечала — город Остраву.
При этом (как, впрочем, и почти всегда) Кирилл Семенович не смог обойтись без очередной из своих неординарных выходок.
Вот как об этом пишет в «Военно-историческом журнале» Ф. Д. Давыдов:
«10 марта 1945 года 38-я армия начала наступление на Моравска-Остраву. Шел густой снег, бушевала метель. Накануне К. С. Москаленко предложил командующему войсками 4-го Украинского фронта генералу И. Е. Петрову отложить наступление. Но тот, сославшись на сроки, утвержденные Ставкой, не согласился. Однако Кирилл Семенович все-таки добился переноса срока наступления. Произвел перегруппировку, дождался хорошей погоды — и армия освободила не только Моравску-Остраву, но и расположенный в 80 километрах южнее г. Олоумец. До Праги оставалось 250 км.
5 мая там началось народное восстание. Гитлеровцы бросили на его подавление крупные силы войск. На помощь восставшим двинулись советские танковые и общевойсковые армии. К. С. Москаленко сформировал подвижную группу, основу которой составляли три танковые бригады, стрелковая дивизия на автомашинах, и приказал ей прорваться к Праге. Но отправив группу, не усидел Кирилл Семенович на своем командном пункте. На следующий день догнал её и возглавил наступление. Решительно обходил даже крупные вражеские силы, смело выдвигал вперед артиллерию, пробивая путь танкам и мотопехоте. 9 мая подвижная группа вступила в Прагу с востока и встретилась с танковыми войсками 1-го Украинского фронта, наступавшими с северо-запада...»
В 1969 году, через год после подавления советскими танками попытки буржуазного переворота в ЧССР, в Праге вспомнят о дедушкиной роли в освобождении Остравы от фашистских захватчиков и присвоят ему звание Героя Чехословацкой Социалистической Республики. До более поздних времен, когда вчерашних героев-освободителей начнут яростно переименовывать в «оккупантов» и «захватчиков», он, к своему счастью, не доживет. Господь освободил его от этого незаслуженного позора, и 2 февраля 1985 года, на самом пороге перевернувшей всю российскую историю перестройки, он скончался, не успев увидеть, что тот строй, на утверждению которого он отдал практически чуть ли не все годы из своей долгой 83-летней жизни, в одночасье прекратил свое существование. Это большинство из нас, остающихся жить до сегодня, открыв однажды глаза вроде бы на той же самой кровати, на которой вчера ложились спать, вдруг обнаружит себя проснувшимися уже совершенно в другом мире. И, оглядевшись по сторонам, увидит, что в этом мире не стало очень многих жизненно важных для нас вещей. Как напишет несколько лет спустя, проводя поэтическую ревизию этой эпохи, поэт Евгений Артюхов:
Впрочем, когда вся эта каша ещё только заваривалась, грядущие обновления казались такими желанными и многообещающими, что мы с отчимом целыми днями бегали с одного митинга на другой, крича там в адрес райкомовского и исполкомовского руководства крики «Долой!» и голосуя за резолюции, требующие их немедленной отставки.
— Ой, дывысь, сынок, доминитуетэсь вы отам на свою голову! — горестно вздыхала мама, предчувствуя своим «необразованным» материнским сердцем приближаемую нами катастрофу. — Позакрывають граныци между рэспубликамы, я потом нэ сможу до тэбэ й в гости сйиздыть, на внучат подывыцця...
— Да ну что ты! — уверял я, недоумевая, как же это она не понимает всей благотворности намечающихся перемен. — Мы же только хотим самостоятельности республик в решении своих собственных экономических вопросов! Чтобы распоряжаться национальным доходом республики, не выпрашивая каждую заработанную самими же копейку у Москвы!..
Летом 1991 года мне неожиданно предложили должность заведующего отделом писем в одной из районных газет Тверской области, предоставив при этом однокомнатную квартиру, и я, без малейших колебаний, выписался из своего родного дома и, перебравшись в красующийся над только набирающей здесь свои воды Волгой маленький городок Старицу, словно в омут, ринулся в новую для себя деятельность. Это как раз было время августовского путча и первой обороны Белого дома — опухший с похмелья Янаев вяло уговаривал всех сохранять верность партии, проститутки лезли с цветами на застывшие без дела на московских улицах танки, а ещё не обрюзгший от пьянства и презрения к своему народу Ельцин красиво выступал с бэтээра в окружении Руцкого и Коржакова. Через несколько дней напряженно зависшего противостояния, подогреваемого слухами о готовящейся к штурму «Альфе», у путчистов закончилась водка и они покаянно полетели в Крым к генсеку. В Москву вернулся обосравшийся от страха Горбачев и начал что-то уныло говорить о «верности социалистическому выбору», но его политическая песенка была уже спета, и история России переходила в руки Бориса Николаевича.
Я тогда всей душой жаждал политических перемен, верил словам «свобода» и «демократия», а потому, анализируя в одной из своих статей происходящие в эти дни в городке события, ничтоже сумняшеся обозвал «серым кардиналом» второго секретаря Старицкого райкома КПСС Наталью Федулину, которая, оценив ситуациии, приказала тогда сорвать с доски объявлений листовки местного демократического движения, информирующие население о ходе московского путча. Поначалу меня было потащили в суд за оскорбление чести и достоинства, но события в стране менялись с такой стремительностью, что вчера ещё правящая партия оказалась вдруг почти что вне закона, и чтобы не усложнять и без того тяжелое положение бывших работников райкома, дело закрыли. На какое-то время я стяжал себе славу «отчаянного борца за демократию», этакого местного Андрея Сахарова, но об использовании этой ситуацию для своей выгоды не подумал. В депутаты местной думы я на волне своего «геройства» не полез, на место главы районной администрации выдвигаться не стал, и власть в районе тихо заняли те же самые люди, кто сидел в руководящих креслах и до путча. И с таким же успехом, как они провалили только что построение социализма, они начали проваливать идею построения нового, ещё не понятого ими строя.
Впрочем, довольно скоро я успел увидеть, что ничего хорошего из начавшихся реформ получиться не может, и отошел от политики (хотя и не перестал критиковать районное начальство за его полное равнодушие к тому, что оно делает). Помимо своей прямой работы, я организовал при газете районную литературную студию, и раз в месяц выпускал литературную страницу «Окно», в которой печатал стихи и рассказы местных авторов со своим предисловием. Иногда я проводил так называемые выездные семинары в каких-нибудь особо отдаленных селах — сначала несколько часов работал с рукописями начинающих литераторов, а затем проводил в местном клубе литературный вечер с их участием, о котором впоследствии помещал подробный отчет в газете.
Так я однажды приехал в большое село Родня, напомнившее мне своим названием оказавшийся ныне на территории чужого государства (Боже, как права была в своих опасениях мама!) мой родной город Родинское. Когда-то Родня была городом Родин, мимо которого с верховьев Волги везли на судах товары в Тверь и другие города Поволжья. На берегу, возле причала с останавливающимися «дубками», шумела базарная площадь, кипела торговля, рядом звенел колоколами похожий на уменьшенную копию московского
