рекламных материалов — тут были и целые страницы, заполненные мелкими объявлениями, и большие имиджевые статьи, и фотографии красавиц с параметрами частей тела и номерами телефонов, и чистые полосы с наименованием имени фирмы в их центре, но при этом, как удалось мне разузнать в бухгалтерии, ни от этих фирм, ни от частных рекламодателей не поступило на счет редакции ни единой копейки.

— Для начала надо заинтересовать собой потенциальных заказчиков, показав им, что мы открыты для любой рекламы, — развеял мои грязные подозрения Фима. — А уж потом, когда они поймут необходимость долгосрочного сотрудничества с нами, мы им скажем: деньги вперед!..

Так мы дожили до выходных, а после них подошла очередь и моего дежурства в качестве и. о. главного редактора.

В первый же день своего начальствования я рискнул напечатать валявшуюся уже несколько месяцев у меня в столе статью некоего Н. Воронкина, присланную однажды на мое имя да так при жизни Дворядкина и остававшуюся неопубликованной. В качестве своего главного «аргумента» автор приводил в ней фотографии И. В. Сталина и Н. М. Пржевальского, намекающие на визуальную схожесть их внешностей (особенно по бровям и усам), и при этом писал:

«...В 1878 году, чтобы увидеть Грузию, Н. М. Пржевальский приехал в Гори, где его друг-однополчанин был градоначальником.

Для гостя была выделена самая светлая и большая комната, а для его обслуживания была предоставлена юная и прекрасная Екатерина Геладзе.

К концу года юная служанка неожиданно и в спешке была выдана за замуж за бедного башмачника Виссариона Джугашвили, причем активное участие в организации свадьбы и расходы по ней взял на себя градоначальник. Злые языки даже говорили, что Екатерина родила своего первенца раньше срока, семимесячным.

Радость рождения ребенка была омрачена. Чувячник запил и часто избивал жену, ладу в семье не было...»

Недели две спустя редакционная почта принесла мне сразу целый ворох опровержений, в которых со ссылками на «Большую Советскую Энциклопедию» и некоторые другие книги утверждалось, что Н. М. Пржевальский никогда в жизни не был в Гори и, следовательно, не мог быть отцом Сталина. Так в одном письме тщательно пересказывалась книга В. М. Гайволенко «Русский путешественник», выпущенная в 1995 году издательством «Московский рабочий», в которой на страницах 66 — 69 говорилось, что осенью 1878 года Н. М. Пржевальский, возвратившись из Средней Азии, жил на Смоленщине, был болен, и врачи действительно прописали ему лечение и отдых. Но в конце сентября 1878 года он прибыл в Петербург, где приступил к подготовке очередной экспедиции в Центральную Азию. Здесь он выступает с многочисленными лекциями о Центральной Азии, занимается снаряжением экспедиции. Уладив все дела и найдя себе в помощники Ф. Д. Эклана, Николай Михайлович 20 января 1879 года выехал из Петербурга.

В другом разгневанном послании приводилась выписка из книги английского историка Яна Грэя «Сталин» (»Интердайджест», 1995), и в ней было конкретно сказано:

«...Отец его — Виссарион — происходил из крестьян Диди-Лило, недалеко от Тифлиса. В 1870 году он перебрался в Гори, где в 1874 году женился на Екатерине Георгиевне Геладзе, дочери бывшего крепостного крестьянина из соседнего села. Ей было 18 лет, на пять лет меньше, чем мужу. Это были работящие люди, бедные и неграмотные.

Екатерина родила троих детей, которые умерли в младенческом возрасте. Четвертым ребенком был Иосиф.

Иосиф Ирамишвили, один из друзей детства Сталина, рассказывает, что Виссарион был коренастым мужчиной, с черными бровями и усами...»

Так что, мол, объяснял мне читатель, густые брови и усы были у него не от Пржевальского, а от его родного отца — Виссариона Джугашвили.

«Гвоздём» следующего отредактированного мной номера стал материал одного нашего автора из Белоруссии под названием «Послевоенная тайна маршала Жукова», который я извлек из находившейся у меня папки Дворядкина и после мучительных колебаний все-таки запустил в дело. В нем приводились нигде ранее не публиковавшиеся документы, раскрывающие крохоборские наклонности прославленного полководца, притащившего из поверженной Германии чемодан и сундучок с золотом и бриллиантами, а также не поддающееся осмыслению количество всевозможного барахла, хранившегося на даче Г. К. Жукова в подмосковном поселке Рублево, о чем министр госбезопасности Абакумов докладывал в свое время в конфиденциальной записке Сталину.

«...В шкатулке оказалось часов — 24 шт.; в том числе золотых — 17 и с драгоценными камнями — 3; золотых кулонов и колец — 15 шт.; из них 8 с драгоценными камнями; золотой брелок с большим количеством драгоценных камней; другие изделия (портсигары, цепочки и браслеты, серьги)», — писал он 10 января 1948 года о результатах обыска в маршальской квартире и затем переходил к описанию увиденного на даче:

«...В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей. Например, шерстяных тканей, шелка, парчи, панбархата и других материалов — всего 4000 метров; мехов — собольих, обезьяньих, котиковых, каракульчевых, каракулевых — 323 шкуры, шевро высшего качества — 35 кож; дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и других дворцов и домов Германии, — всего 44 штуки, часть которых разложена по комнатам, а остальные лежат на складе; ценных картин и классической живописи больших размеров — 55 штук; дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды — 7 больших ящиков; серебряных гарнитуров, столовых и чайных приборов — 2 ящика; аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук; уникальных охотничьих ружей — всего 20 штук. На даче обнаружено 50 громадных сундуков с добром.

Дача Жукова представляет собой по существу антикварный магазин или музей, обвешанный различными дорогостоящими художественными картинами, причем их так много, что 4 картины висят даже в кухне. Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее. Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах — заграничная, главным образом немецкая. На даче нет буквально ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу. На даче нет ни одной советской книги, зато в книжных шкафах стоит большое количество в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке. Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии...»

После разговора секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова с Г. К. Жуковым маршал, согласно акта от 3 февраля 1948 года, передал Управлению делами Совета Министров СССР 14 описей незаконно приобретенного им трофейного имущества: столовое серебро (ножи, вилки, ложки и другие предметы) — 16 штук, шерстяные ткани, шелк, парча, бархат, фланель — 3420 метров, меха 323 штуки, художественные картины в золоченных рамах, часть из них представляет музейную ценность — 60 штук.

На следующий день в качестве наказания Сталин отправил Жукова в Свердловск.

Заканчивалась эта статья пересказом текста речи Жукова, с которой тот должен был выступить на несостоявшемся Пленуме ЦК КПСС, посвященном развенчанию культа личности Сталина. В этой речи Жуков камня на камне не оставлял от своего недавнего вождя и кумира, называл его плохим военным руководителем, ничтожным стратегом и даже говорил, что Сталин обокрал Суворова. Никаких, мол, он крылатых фраз не придумывал, а брал изречения Суворова, немного их перелицовывал и выдавал за свои.

Меня же в этом материале особенно поразила концовка, рассказывающая, как в 1957 году, когда Президиум попытался пресечь в самом начале безумные хрущевские эксперименты и освободил его от должности Генерального секретаря ЦК КПСС, Жуков не подчинился этому решению и пригрозил вмешательством армии, чем спас Хрущева от отставки, оставив его ещё на семь мучительных для страны лет руководить государством. В «благодарность» за это Никита Сергеевич через несколько месяцев снял его с поста министра обороны СССР.

«Не поэтому ли, — подумал я тогда, возвращаясь мыслями к подробностям всего произошедшего 26 июня 1953 года, — Жукова, в отличие от Москаленко, попросили прибыть на то историческое заседание Президиума то ли ЦК, то ли Совмина — без оружия? Товарищи по партии словно предчувствовали, что,