как можно реже.
После этого дальше я шел за профессором нога в ногу, боясь снова что-либо задеть.
Горелый лес сменился сухим, и это мне показалось еще более странным.
— А здесь что произошло? Отчего все высохло?
— Говорите тише, — недовольно покачал головой профессор. — Кричать здесь не рекомендуется.
— Почему?
— Да вот из-за них! — Он показал рукой на деревья. Странные они какие-то были, словно на ветвях развесили куски черноты ночи или плотной паутины. Я сначала и не понял, чего он испугался, только когда с деревьев сорвалась стая каких-то летающих существ, осознал, о чем меня пытался предупредить профессор.
Они налетели на нас со всех сторон, хлопая огромными кожистыми крыльями. Эти невероятные существа чем-то походили на летучих мышей, но при этом имели длинные острые клювы.
Когда покопался в памяти, то сразу понял, где таких милых птичек видел: в музее, там их называли птеродактилями.
Сергей Сергеевич закричал, падая на землю и закатываясь под поваленный ствол:
— Ложитесь, закрывайте голову руками и не шевелитесь! Заклюют насмерть!!! Это вам не шершни, а гораздо страшнее.
Услышав крик, я, ни минуты не раздумывая, упал на землю, уткнувшись в сухой мох, который протрещал, словно сделанный из бумаги. Но этот звук потерялся среди пронзительного птичьего крика и щелканья костяных клювов. Это немного напоминало звук кастаньет, только звучало громче.
Я небольшой любитель птиц, никогда их не ловил, не разводил, и для меня они все одинаковы. Ворону едва отличу от сороки или грача, и на этом мои познания о летающих существах кончаются. Никогда до этого не видел птеродактилей, поэтому, естественно, не представлял, насколько они опасны.
Оказалось, они не просто опасны, а смертельно опасны.
Никогда до этого не слышал такого противного и пронзительного крика, а от костяного стука огромных клювов у меня мурашки по телу бежали.
Голубое небо потемнело, словно покрылось тучами, солнце исчезло под огромными кожаными плащами, которые эти странные существа использовали в качестве крыльев.
Я лежал, закрыв голову руками, и молился несуществующему богу. Меня это не спасло. Птеродактили или птицы — так и не решил, как их называть, — налетали на меня, били крыльями и снова поднимались вверх, за исключением двух или трех, которые стояли рядом и молотили меня клювами по ногам.
Я отбивался руками и ногами как мог, причем не поднимая голову, уткнувшись в землю. Понимал: если открою глаза, то их сразу выклюют.
Мне было страшно и больно. Меня кололи костяными кинжалами в спину, в бок, в руки, голову и ноги.
И каждый раз клюв погружался в мое тело не меньше, чем на пару сантиметров. Почему-то некстати, а может, как раз своевременно, вспомнил о всеобщем запрете после Первой мировой войны шестигранных штыков по той причине, что они оставляли в теле такую дыру, которая не заживает обычным путем. Раны, оставленные таким оружием, гноились и убивали, потому что зашить их очень трудно.
У этих птичек клювы походили на такие же штыки, от которых раны не закрываются.
Как же это больно!!!
У птеродактилей имелись еще и когти, которыми они впивались в меня так же глубоко, как клювами. А еще тела — мелкие, худосочные, горячие, пахнущие чем-то неприятным, омерзительным, касаться которых было невероятно противно.
Кровь из меня лилась, как из пробитого бурдюка, а вместе с нею вытекала жизнь. Перед глазами все кружилось, сердце суматошно билось о ребра, в голове роилась искрами боли пустота как преддверие смерти…
С момента нападения прошло, наверно, секунд тридцать, когда я понял, что меня заклюют до смерти, и заверещал. Тонко, пронзительно, отчаянно — примерно так, как кричал недавно, когда на меня напали насекомые. Какие это, оказывается, были милые пчелки!
После крика белую сверкающую пустоту в голове сменил пылающим алым цветом ужас.
В это время и прозвучал странный вибрирующий звук. Я сразу узнал его: у чукчей есть такой музыкальный инструмент, который вставляется в зубы, и металлическая пластина колеблется, резонируя с черепом. Так вот звучал он. Не помню, как называется…
Птицы еще кричали и кружили, иногда били крыльями и вцеплялись в тело когтями, но уже не клевали, словно им не нравился этот звук. Прошла, наверно, еще пара мгновений, и они отлетели от меня, шум крыльев стих, осталось только это вибрирующее звучание.
Не веря в то, что мне удалось выжить, я осторожно открыл глаза. Сначала не увидел ничего, кроме крови на земле и своих руках, и лишь когда со стоном перевернулся, заметил профессора, сидящего в позе лотоса и играющего на странном инструменте, а птицы вились над нашими головами, словно черные тучи, поднимаясь все выше и выше.
Постепенно они стали исчезать, страшной черной спиралью возносясь к голубому небу с мирно горящим желтым солнцем, и скоро исчезли.
— Что это было? — прохрипел я, отдышавшись, с ужасом разглядывая окровавленные руки; щека болела, спина — в общем, все тело. И раны были настоящими дырами, уходящими глубоко в мою плоть, сейчас они заполнялись темной густой кровью, словно ямы на торфяном болоте. Мое тело пыталось себя спасти, остановить кровотечение и зарастить плоть, но я знал, что это бесполезно. Умру если не от потери крови, то от болевого шока или общего заражения.
А Сергей Сергеевич совершенно не пострадал. На нем не было ни одной раны, птицы и в этот раз нападали только на меня.
Я еще раз осмотрел свое тело, надеясь, что ошибся, но только еще больше убедился, что на мне места живого нет, новенькая одежда основательно покрылась моей кровью и множеством дыр. Боли сильной, правда, я пока не испытывал, но только потому, что в моей крови все еще кипел адреналин. Вот когда он уйдет, тогда умру. Как только я об этом подумал, из моей груди вырвался дикий вопль:
— Они же меня убили!!!
— У них это почти получилось, — согласился со мной профессор. — Выжить после нападения этих милых птиц трудно, да никто в общем-то и не выживает…
— Как мило…
Я потерял сознание.
Очнулся, только когда почувствовал воду на своем лице. Приподнял тяжелые веки, вслушиваясь в свое тяжелое, хриплое, вероятнее всего, предсмертное дыхание, и увидел профессора, сидящего рядом на сухой земле.
— Не волнуйтесь, вы не умрете, — хмуро усмехнувшись, подбодрил меня он. — От этих мелких ранок я вас вылечу, даже шрамов не останется.
— Мелких?! — прохрипел я, голос мне не подчинялся. — Вы хоть понимаете, что с этим не живут? Такие мелкие ранки называются «ранениями, несовместимыми с жизнью»!
— Ну, не стоит так переживать и все драматизировать, — снова улыбнулся профессор. — Это только начало, дальше будет еще хуже. Вот вы, юноша, спрашивали меня о том, чего тут опасного? Пожалуйста, вот вам первое, причем не самое ужасное испытание.
— То есть дальше можно не ходить, точно не выживешь? — Я попробовал встать и не смог. Боль пульсировала во всем теле, ноги были пробиты основательно, изранены они были больше всего. Разобранные мышцы мне не подчинялись. И боль горячая, жгучая во всем теле. — Что это за милые птички на меня напали? Птеродактили?
— Вряд ли, скорее их предтечи, туман их принес сюда лет пять тому назад. Им было трудно, но они сумели приспособиться и выжить. Со временем научились строить гнезда и охотиться, теперь стали реальной угрозой всему живому в этих местах. Настоящими птеродактилями их нельзя назвать, земным видам они не соответствуют по многим параметрам.
— Мне нужна врачебная помощь. — Из глаз у меня потекли слезы, я кусал губы, чтобы не выть. Боль
