вишню за окном, а пустоту, взывавшую к ним так, как может взывать только бездна, обещающая душе блаженное забвение.

Много лет Шедуэлл слушал речи Иммаколаты о пустоте, в которой обитает Бич. Чаще всего она толковала об этом абстрактно, как о некоем месте из песка и страха. Шедуэлл успокаивал ее как мог, но быстро перестал вслушиваться в ее бормотание.

Однако когда он, с окровавленными руками и ненавистью в сердце, стоял на холме и глядел на долину, где недавно лежала Фуга, Шедуэлл припомнил слова Иммаколаты. Следующие месяцы он посвятил поиску этой пустыни.

Уже в самом начале исследований он наткнулся на картинки, изображавшие Руб аль-Хали, и пришел к выводу, что это та самая пустыня из пророческих видений инкантатрикс. Даже сейчас, в конце столетия, это место оставалось загадкой. Маршруты чартерных рейсов до сих пор прокладывали в обход, и хотя теперь через пески была проложена дорога, пустыня по-прежнему сводила на нет все попытки исследовать ее территорию. Поэтому Шедуэлл столкнулся с проблемой: если Бич действительно обитает в Пустой четверти, как отыскать его в бескрайней пустоте?

Он начал консультироваться со специалистами, в особенности с одним исследователем по фамилии Эмерсон, дважды пересекавшим Пустую четверть на верблюде. Теперь это был прикованный к постели старик, который поначалу презрительно отнесся к Шедуэллу из-за скудости его познаний. Однако после нескольких минут разговора старик увидел одержимость своего гостя, оттаял и дал немало дельных советов. Он говорил о пустыне как о любовнице, оставившей у него на спине шрамы от плетки, чью жестокость он мечтает испытать снова и снова. Когда они расставались, Эмерсон воскликнул:

— Завидую вам, Шедуэлл. Видит бог, я завидую вам!

Эмерсон сказал, что пустыня всегда ценила одиночек, но Шедуэлл не поехал в Руб аль-Хали один. Он взял с собой Хобарта.

Хобарт больше не стоял на защите закона, как раньше. В ходе расследования событий, погубивших почти всю его бригаду, он был признан ответственным за содеянное. Его могли бы посадить в тюрьму, однако отцы города решили, что он не в себе (на самом деле он изначально был не в себе) и если в суде выйдет на всеобщее обозрение дело о том, что власти нанимают на службу сумасшедших, это вряд ли прибавит им популярности. Вместо этого было сфабриковано целое новое дело. Все, кто отправился с Хобартом в Фугу и погиб там, были признаны героями, а те, кто вернулся, повредившись в уме, получили приличные пенсии. Несколько безутешных вдов предпринимали попытки разоблачить обман, однако настоящие объяснения оказались куда более невероятными, чем ложь. К тому же никто из выживших не мог связно описать, что они пережили. Те скупые подробности, которые они смогли выдавить из себя, служили лишним доказательством их ненормальности.

Хобарт, однако, не считал безумие поводом для отставки, поскольку пребывал в его объятиях долгие годы. Видение живого огня, из-за которого он и примкнул к походу на Фугу, до сих пор не отпускало инспектора, хотя пиджак Коммивояжера пропал. Понимая, что тот не станет смеяться над его одержимостью, Хобарт предпочел остаться с Шедуэллом. С таким хозяином его мечта едва не осуществилась, и, хотя их общие амбиции не были удовлетворены, Коммивояжер до сих пор говорил на языке, который был понятен Хобарту в его помешательстве. Когда Шедуэлл заговорил о Биче, инспектор тотчас понял, что это дракон из его грез, названный иным именем. Он смутно помнил, что искал чудовище в каком-то лесу, но нашел лишь смятение. Тот дракон был просто позором, а не настоящим чудовищем, которое он все еще мечтал повстречать. Теперь он знал, где ждет его сказка не в лесу, а в пустыне. Там дыхание монстра обращает в прах и песок все живое.

Поэтому они вместе отправились в селение на южной границе Пустой четверти, место столь ничтожное, что оно даже не имело названия.

Здесь им пришлось оставить джип и с помощью водителя, служившего еще и переводчиком, нанять проводников и верблюдов. Шедуэлл, однако, сменил колеса на копыта не потому, что пересечь пустыню на машине было сложно. Им двигало подогретое Эмерсоном желание как можно сильнее слиться с пустыней. Войти в эту пустоту не завоевателями, а кающимися грешниками.

На поиски двух проводников для экспедиции ушло не меньше часа, настолько мало нашлось желающих и физически способных предпринять подобное путешествие. Оба проводника были из племени аль-мюрра — единственного племени, претендующего на родство с духами Пустой четверти. Первого, парня по имени Мирак ибн-Талак, Шедуэлл взял, поскольку тот похвалялся, что уже четыре раза водил белых в Руб аль-Хали (и выводил обратно). Однако он отказывался отправляться без юнца по имени Джабир, которого называл то двоюродным, то троюродным братом, то шурином. Этому второму на вид было лет пятнадцать, но он отличался жилистостью и многоопытным взглядом сорокалетнего мужчины.

Торговаться с ними предоставили Хобарту, и обсуждение подробностей экспедиции заняло немало времени, поскольку перед началом путешествия инспектор освоил лишь начатки арабского, а арабы почти не говорили по-английски. Зато они прекрасно знали свое дело. На покупку верблюдов ушла вторая половина дня, запасы закупили наутро.

В общем и целом приготовления к походу длились двое суток.

Но в день отправления Шедуэлл, несмотря на спешку не забывавший ублажать свой желудок, вдруг заболел какой-то кишечной болезнью и его пробрал страшный понос. Взбунтовавшиеся внутренности отказывались удерживать какую-либо пищу, и он быстро ослабел. Обессиленный лихорадкой и имевший под рукой только самые элементарные медикаменты, он лежал в снятой ими лачуге, в уголке, куда не проникало солнце, и потел, дожидаясь, пока из него не выйдет вся зараза.

Прошло два дня, а улучшения не наблюдалось. Шедуэлл не привык болеть; в тех немногих случаях, когда действительно заболевал, он обычно запирался и страдал в уединении. Однако в этом месте уединение было невозможно. Весь день напролет он слышал какие-то шорохи за дверью и под окнами. Местные жители использовали любую возможность подглядеть в щелку, как неверный стенает, лежа на грязных простынях. А когда им наскучивал спектакль, с больным оставались мухи, жадные до гнойной жидкости, выделявшейся у него изо рта и глаз. Он давно уже убедился в безнадежности попыток отогнать их, поэтому просто лежал, потея, и позволял им пить, пока его снедаемый лихорадкой мозг блуждал в более прохладных местах.

На третий день Хобарт предложил отложить путешествие, заплатить ибн-Талаку и Джабиру и вернуться в цивилизацию. Там Шедуэлл сможет набраться сил для следующей попытки. Но Коммивояжер не согласился, хотя та же самая мысль неоднократно приходила ему на ум. Когда в конце концов инфекция покинула его тело, он был не в том состоянии, чтобы бросить вызов Пустой четверти.

Однако все переменилось за одну ночь. Сначала подул ветер. Он не налетал порывами, а дул сплошным ураганом, и песок, который он приносил с собой, сыпался под дверь и в щели окна.

За прошедшие сутки Шедуэлл спал очень мало и теперь хотел отоспаться, однако ветер мешал ему. Внутренности тоже пришли в волнение, вынудив больного провести полночи, сидя над ведром, специально приготовленным для него.

Именно здесь — скорчившись над поганым ведром в облаке собственных миазмов — он впервые услышал голос. Голос доносился из пустыни, он усиливался и затихал, словно вой некой потусторонней вдовы. Шедуэлл никогда не слышал ничего подобного.

Он поднялся, марая ноги экскрементами. Его била дрожь.

Он только что слышал голос Бича, в том нет сомнения. Звук был отдаленный, но узнавался безошибочно. Голос был полон горя, но и силы тоже, и еще он призывал. Он подавал им знак. Им не придется вслепую скитаться по пустыне, ожидая, пока случай приведет их к цели. Они пойдут тем путем, каким пришел ветер. Ведь он рано или поздно приведет их к тому созданию, чьим вестником служит.

Шедуэлл натянул штаны и распахнул дверь. Ветер бесновался в крошечном селении, осыпая его песком и завывая между домами, как бешеный пес. Шедуэлл прислушивался, мечтая снова услышать голос Бича, моля, чтобы это не оказалось галлюцинацией, порожденной его страстным желанием. И он услышал. Голос раздался снова, тот же самый тоскливый вой.