замечаю… Но ведь можно болтать ногами под столом, а это очень помогает. Как это здорово, когда столько мальчиков и есть с кем поиграть. Я сижу с Милти Бултером, он отличный парень. Он длиннее меня, но я шире. Конечно, приятнее сидеть на задних партах, но там сидят те, у кого ноги уже выросли и достают до пола. Милти нарисовал на своей дощечке Аню, такую отвратительную! Я сказал ему, что если он будет так ее рисовать, то я его отлуплю в перемену. Сначала я хотел нарисовать его на своей дощечке и пририсовать рога и хвост. Но я побоялся, что это может задеть его чувства. Аня говорит, что не следует никогда задевать ничьих чувств. Похоже, что это что-то ужасное, когда чувства задеты. Уж лучше отлупить мальчишку, чем задевать его чувства, если непременно нужно с ним что-то сделать… Милти сказал, что он меня не боится, но может назвать свою картинку по-другому, чтобы сделать мне одолжение. И он стер Анино имя и написал вместо него: 'Барбара Шоу', Милти ее терпеть не может, потому что она называет его милым мальчиком, а однажды даже погладила по голове.

Дора с чопорным видом сообщила, что школа ей понравилась; однако весь вечер ока была даже тише, чем обычно; а когда в сумерки Марилла велела ей идти спать, она сначала замешкалась у двери, а потом расплакалась.

— Я… я боюсь, — всхлипывала она. — Я… я не хочу идти одна в темноте.

— Да что это взбрело тебе в голову? — поинтересовалась Марилла. — Я же знаю, что ты ложилась спать сама все лето и никогда ничего не боялась.

Но Дора продолжала плакать, и тогда Аня обняла ее, крепко прижала к себе и шепнула сочувственно:

— Расскажи мне все, милая. Чего ты боишься?

— Боюсь… дяди Мирабел Коттон, — продолжала всхлипывать Дора. — Сегодня в школе она рассказала мне про свою семью. У них в семье почти все умерли — все ее бабушки и дедушки, а еще больше дядей и тетей. Мирабел говорит, что у них в семье такой обычай — умирать, и ужасно гордится, что у нее так много мертвых родственников. Она мне все рассказала: и от чего каждый умер, и что говорил перед смертью, и как выглядел в гробу. А один из ее дядей ходил возле дома, после того как его похоронили. Ее мама его видела. Остальных я не очень боюсь, но я не могу забыть об этом дяде.

Аня уложила Дору в постель и посидела с ней, пока та не заснула, а на следующий день задержала Мирабел Коттон в классе во время перемены и 'мягко, но твердо' дала ей понять, что если вы имели несчастье оказаться племянницей человека, который упорно продолжает прогуливаться вокруг домов после того, как был погребен с соблюдением всех надлежащих формальностей и приличий, то очень дурной тон рассказывать об этом эксцентричном джентльмене вашей соседке по парте, особе в нежном возрасте. Мирабел нашла это требование очень жестоким: Коттоны мало чем могли похвастаться. Как будет она поддерживать свой престиж среди одноклассников, если отныне ей запрещено наживать капитал на семейном призраке?

Сентябрь плавно перешел в золотую и пурпурную благодать октября. Однажды в пятницу вечером к Ане зашла Диана.

— Аня, я получила сегодня письмо от Эллы Кимбел. Она приглашает нас завтра к чаю, чтобы мы познакомились с ее кузиной Ирэн Трент, которая приехала погостить из Шарлоттауна. Но все наши лошади завтра заняты, а ваш пони хромает… так что, я думаю, придется отказаться от приглашения.

— А почему бы нам не пойти пешком? — предложила Аня. — Если мы пойдем напрямик через лес, то выйдем на западную графтонскую дорогу как раз вблизи фермы Кимбелов. Я ходила в Графтон через лес прошлой зимой и знаю дорогу. Это не больше четырех миль, а идти пешком домой нам не придется, потому что конечно же Оливер Кимбел отвезет нас. Он будет только рад предлогу съездить в Авонлею, чтобы повидаться с Кэрри Слоан.

Итак, было условлено, что они пойдут пешком. На следующий день они двинулись в путь по Тропинке Влюбленных и через дальние пастбища фермы Касбертов, где нашли дорогу, которая вела в глубь буковых и кленовых лесов, влекущих мерцанием света и очарованием переливов огня и золота. Все здесь было тихо и неподвижно.

— Как будто год опустился на колени, чтобы помолиться в пустом соборе, полном мягкого света, льющегося через цветные витражи, — сказала Аня мечтательно. — Через такой лес нельзя идти быстро, правда? Это кажется неуместным, так же как бегать в церкви.

— И все-таки мы должны спешить, — отозвалась Диана, взглянув на свои часики. — Нам и так едва хватит времени.

— Хорошо, я пойду быстро, — согласилась Аня, ускоряя шаг, — но не проси меня разговаривать. Я хочу пить прелесть этого дня… У меня такое чувство, словно ее поднесли к моим губам, как кубок воздушного вина, и с каждым шагом я делаю глоток.

Возможно, именно потому, что Аня была так увлечена своим «кубком», на развилке дороги она повернула налево. Ей следовало повернуть направо, но впоследствии она всегда считала случившееся самой счастливой ошибкой в своей жизни… Наконец они вышли на пустынную, заросшую травой дорогу, которую с обеих сторон обступили часто посаженные молоденькие елочки.

— Да где же мы? — воскликнула Диана в растерянности. — Это не западная графтонская дорога.

— Нет, это главная дорога, которая ведет в Центральный Графтон, — сказала Аня сконфуженно. — Я, должно быть, не туда повернула на развилке. Я не знаю, где именно мы находимся, но, боюсь, до фермы Кимбелов еще мили три.

— Тогда мы не сможем добраться туда к пяти, потому что уже половина пятого, — покачала головой Диана, бросив полный отчаяния взгляд на свои часики. — Мы придем, когда они уже кончат пить чай, и Элле придется опять накрывать на стол. Сколько хлопот мы им причиним!

— Может быть, лучше вернуться домой? — предложила Аня смиренно. Но Диана, подумав, отвергла ее предложение:

— Нет, раз уж зашли так далеко, пойдем и проведем у них хотя бы вечер.

Они двинулись дальше, но через несколько ярдов дорога опять разветвлялась.

— Направо или налево? — спросила Диана в нерешительности.

Аня покачала головой:

— Не знаю. Но мы не можем позволить себе новой ошибки… Вот калитка, а за ней тропинка, которая ведет прямо в лес. Там, должно быть, чей-то дом. Давай зайдем и спросим дорогу.

— Какая романтичная тропинка, — заметила Диана, когда они вступили под своды вековых елей, где в неизменном сумраке не могло расти ничего, кроме мха. С обеих сторон тропинки виднелись лишь стволы елей да бурая поверхность лесной почвы, которую лишь кое-где пронзали копья солнечных лучей. Все здесь было неподвижным и безмолвным, в казалось, что мир, со всеми его волнениями и заботами, остался где-то далеко позади.

— У меня такое чувство, словно мы идем через заколдованный лес, — раздался приглушенный голос Ани. — Как ты думаешь, Диана, найдем ли мы потом путь назад, в реальный мир? Я думаю, что сейчас мы придем в сказочный дворец, где живет заколдованная принцесса.

За следующим поворотом тропинки перед ними открылся вид не на дворец, конечно, но на маленький домик, вызывавший почти такое же удивление, какое вызвал бы дворец в этой провинции, где обычные деревянные домики фермеров были похожи друг на друга, как родные братья. Аня замерла в восхищении, а Диана воскликнула:

— О, теперь я знаю, где мы. Это каменный домик мисс Лаванды Льюис… Приют Эха, как она его называет. Я много слышала о нем, но никогда не была здесь прежде. Какое романтичное место, правда?

— Это самое красивое, самое очаровательное место, какое я когда-либо видела или воображала, — заверила Аня с восторгом. — Словно кусочек сказки или чудесного сна.

Домик был невысокий, выстроенный из красного песчаника; над островерхой крышей, из которой выглядывали два слуховых окошка с забавными козырьками, возносились две большие дымовые трубы. Все стены были покрыты буйно разросшимся плющом, который легко находил себе опору на шероховатых камнях, — первые осенние заморозки уже окрасили его в великолепнейшие оттенки бронзы и красного вина.

Калитка, у которой остановились девочки, вела в сад. Он раскинулся прямо перед домиком и был с трех сторон обнесен невысокой каменной оградой, поросшей мхом, травой и папоротниками. Справа и слева