виноватый.

— Брось это в огонь, — сказала Аня.

Джо, казалось, был в растерянности.

— П-п-простите, м-м-мисс… — начал он.

— Сделай, что я велела, Джозеф, и без разговоров.

— Н-н-но, м-м-мисс… э-э-это… — в отчаянии пытался продолжить Джо.

— Джозеф, ты будешь слушаться или нет?

Даже куда более нахальный и самоуверенный мальчишка, чем Джо Слоан, был бы испуган этим тоном и грозным блеском глаз. Это была какая-то новая Аня, какую ни один из ее учеников прежде не видел. Джо, бросив страдальческий взгляд на Сен-Клэра, подошел к печке, открыл большую квадратную дверцу и бросил бело-голубой сверток в огонь, прежде чем вскочивший на ноги Сен-Клэр успел произнести хоть слово. Затем Джо отпрыгнул назад — и как раз вовремя.

Несколько мгновений перепуганные обитатели авонлейской школы не могли понять, что происходит, — было ли это землетрясение или извержение вулкана. Невинный на вид сверток, который Аня необдуманно приняла ореховые трубочки миссис Слоан, на самом деле содержал целый набор шутих и фейерверков, за которыми отец Сен-Клэра Доннелла посылал накануне в город Уоррена Слоана и которые в этот вечер собирался использовать, празднуя свой день рождения. Шутихи взрывались в печке с оглушительным грохотом, а ракеты фейерверков вылетали из дверцы и бешено вращались по всей комнате, шипя и расплевывая во все стороны снопы искр. Аня упала на стул, вся побелев от ужаса, девочки с визгом попрятались под парты. Джо Слоан стоял, словно окаменев, среди всего этого переполоха, а Сен-Клэр, не в силах удержаться от хохота, раскачивался вперед и назад, стоя в проходе. Прилли Роджерсон лишилась чувств, а Аннетта Белл истерически зарыдала.

Казалось, это длится целую вечность, хотя в действительности между первым и последним взрывом прошло всего несколько минут. Опомнившись, Аня вскочила и открыла двери и окна, чтобы проветрить классную комнату, полную густого дыма. Затем она помогла девочкам вынести лежавшую в обмороке Прилли на крыльцо, где Барбара Шоу, в отчаянной попытке оказаться полезной, вылила ковш ледяной воды на лицо и плечи Прилли, прежде чем кто-либо успел ее остановить.

Прошел целый час, прежде чем тишина была восстановлена, но это была гнетущая тишина. Каждому было ясно, что даже взрыв не очистил грозовую атмосферу духа учительницы. Никто, за исключением Энтони Пая, в осмеливался шепнуть ни словечка. Нед Клэй, случайно скрипнувший грифелем, когда решал задачу на своей дощечке, поймал на себе такой взгляд Ани, что пожелал тут же провалиться сквозь землю. На уроке географии она гнала своих учеников через континент с головокружительной скоростью, а грамматический разбор слов и анализ предложений делались не на жизнь, а на смерть. Честер Слоан, написавший четыре «с» в слове «искусство», почувствовал, что ему никогда не смыть этого позора ни в сем бренном мире, ни в лучшем, грядущем.

Аня понимала, что выставила себя на посмешище и что над случившимся будут хохотать в этот вечер за десятками накрытых к ужину столов, но сознание этого только еще сильнее раздражало ее. В более спокойном состоянии она могла бы выпутаться из этой ситуации, посмеявшись вместе со всеми, но сейчас это было невозможно, и потому она просто гнала от себя мысль о последствиях с холодным равнодушием и презрением.

Когда она вернулась в школу после обеденного перерыва, все дети были, как обычно, на своих местах, и все усердно склонялись над своими книжками и грифельными дощечками — все, кроме Энтони Пая. Он украдкой поглядывал на Аню поверх своей книжки, и его черные глаза вспыхивали любопытством и издевкой. Аня открыла ящик своего стола в поисках мела, и вдруг из-под самой ее руки вымочила проворная мышка, быстро пробежала по столу и спрыгнула на пол. Аня взвизгнула и отскочила, словно это была змея, а Энтони Пай громко засмеялся.

Затем воцарилось молчание — зловещее, бросающее в дрожь молчание. Аннетта Белл никак не могла решить, удариться ли ей еще раз в истерику или нет, тем более что она точно не знала, куда шмыгнула мышка. Наконец она решила, что не стоит. Можно ли найти облегчение в слезах, когда перед вами стоит учительница с таким белым лицом и пылающими гневом глазами?

— Кто посадил мышь в мой стол? — спросила Аня. Голос ее был негромок, но он заставил Пола Ирвинга содрогнуться. Джо Слоан, перехвативший ее взгляд, почувствовал себя виноватым от макушки до пят, но, заикаясь, только пробормотал с диким взглядом:

— Н-н-не я, м-м-мисс, н-н-не я…

Но Аня не обратила внимания на несчастного Джозефа. Она смотрела на Энтони Пая, а тот смотрел на нее без всякого смущения и стыда.

— Энтони, ты это сделал?

— Да, это я, — ответил Энтони с вызовом.

Аня взяла со стола свою указку. Это была длинная, тяжелая деревянная указка.

— Подойди сюда, Энтони. Протяни руки.

Это было далеко не самое суровое наказание, какому подвергался в своей жизни Энтони Пай. Аня, даже эта разъяренная и негодующая Аня, какой она была в тот момент, не могла наказать ребенка жестоко. Но указка секла больно, и в конце концов вся показная храбрость покинула Энтони: он сморщился от боли, и глаза его наполнились слезами.

Сраженная угрызениями совести, Аня отбросила указку и велела Энтони идти на место, а сама села за свой стол, пристыженная, раскаивающаяся, с горечью унижения в душе. Ее скорый гнев прошел, и теперь она многое дала бы за возможность найти облегчение в слезах. Итак, все ее бахвальство кончилось этим — она только что побила одного из своих учеников. Как будет торжествовать Джейн! И как будет смеяться мистер Харрисон! Но самой горькой была мысль о том, что она потеряла последний шанс завоевать симпатию Энтони Пая. Никогда теперь он ее не полюбит.

Аня тем, что кто-то назвал 'нечеловеческим усилием', сумела удержать слезы. И лишь вернувшись домой вечером, закрылась в своей комнатке и выплакала в подушку весь свой стыд, раскаяние и разочарование… Она плакала так долго, что Марилла встревожилась и, войдя в комнату, настояла на объяснениях.

— Совесть меня мучает, — заливалась слезами Аня. — О, это был настоящий судный день, Марилла! Мне так стыдно. Я вышла из себя и побила Энтони Пая.

— Рада это слышать, — сказала Марилла твердо. — Именно это тебе давно надо было сделать.

— Ах, нет, нет, Марилла… Я не знаю, как я смогу теперь взглянуть в лицо детям. Я чувствую себя униженной и поверженной во прах. Вы представить себе не можете, какой резкой, злобной, отвратительной я была сегодня. Мне не забыть взгляда Пола Ирвинга: он был так удивлен и разочарован. Ах, Марилла, я так упорно старалась быть терпеливой и понравиться Энтони… и вот чем все это кончилось.

Марилла с удивительной нежностью провела своей загрубевшей от работы рукой по блестящим растрепанным волосам Ани и, когда рыдания стали тише, сказала непривычно мягко:

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Аня. Все мы делаем ошибки, но люди со временем забывают о них. А судный день случается иметь каждому. Что же до Энтони Пая, так что за беда, даже если ты ему и не нравишься? Он всего лишь один такой.

— Я не могу иначе. Я хочу, чтобы все любили меня, и мне так тяжело знать, что кто-то меня не любит. А Энтони теперь никогда не полюбит меня! Ах, какой идиоткой я выставила себя сегодня. Я все вам расскажу.

Марилла выслушала всю историю, но если она и улыбнулась в некоторых местах рассказа, Аня об этом не узнала. Когда скорбная повесть была окончена, Марилла сказала с живостью:

— Ничего страшного. Этот день прошел, а завтра будет другой, в который не сделано еще никаких ошибок, как ты прежде говаривала. Спускайся-ка лучше вниз и поужинай. И посмотрим, не поднимет ли тебе настроение чашечка хорошего чая и слойки со сливовым вареньем, которые я испекла сегодня.

— Сливовые слойки не могут принести облегчения страдающей душе, — отозвалась безутешная Аня, но Марилла сочла это добрым знаком: Аня настолько пришла в себя, что опять стала выражаться высокопарно.

Стол, накрытый к ужину, сияющие лица близнецов и несравненные слойки со сливовым вареньем — Дэви съел их целых четыре — действительно заметно 'подняли ей настроение'. Она хорошо спала в эту ночь