старшей из девушек, Анне, но поначалу она не решалась, а потом «жених» заявил, что желает венчаться только с Софьей.

Через много лет, будучи в гостях у Толстого, Мечников скажет, что Софью Ковалевскую прочили ему в жены и что Владимир Онуфриевич писал ему об этом в Неаполь.

Документы такую версию опровергают. Опубликовано письмо Владимира Онуфриевича, в котором, судя по содержанию («Я познакомился этой зимой почти случайно с двумя девушками»), он впервые сообщает брату и Мечникову о Софье Васильевне и уже о своей женитьбе на ней пишет как о деле решенном. Никаких планов относительно Мечникова и Софьи быть, следовательно, не могло.

Был другой план. Когда фиктивная чета Ковалевских поселилась в Петербурге, первой их заботой стало вытащить из глуши Анну. Перебирались возможные «женихи», среди них и Мечников.

19-20 сентября Софья Васильевна писала сестре: «…к обеду пришел Мечников. Сначала он мне очень не понравился, но я скоро к нему привыкла, надежд на него никаких не может быть; все время толковал о семейном счастье etc., следовательно, я и немного внимания на него обращала».

Из окружения «мужа» Софье Васильевне больше всех понравился его брат, Александр Онуфриевич. (Он был теперь экстраординарным профессором в Казани, но ненадолго приезжал в Петербург.) «Нигилист сильный и советовал мне непременно переодеться мальчиком, если меня выгонят с лекций Ивана Михайловича», — восторженно сообщала она сестре. Но Александр Онуфриевич, как мы помним, был женат и, значит, в «женихи» не годился.

«Надежды» Софья Васильевна возлагала на Сеченова. Иван Михайлович в числе первых русских ученых активно отстаивал право женщин на образование. Еще в начале 60-х годов он вопреки официальным запретам допускал их на свои лекции. Под его руководством выполнила первую научную работу Надежда Прокофьевна Суслова. Она, как писал Сеченов, «геройски вынесла на своих плечах разрешение вопроса, способна ли русская женщина быть медиком-ученым». Другая ученица Сеченова, Мария Александровна Бокова, стала его женой. Брак их, однако, оформлен не был, ибо Мария Александровна состояла в фиктивном браке с Иваном Петровичем Боковым. Формально, таким образом, Сеченов оставался холостяком, и Владимир Онуфриевич не сомневался, что он охотно пойдет под венец, чтобы вызволить Анну Васильевну. Но заговорить с Сеченовым на столь деликатную тему можно было, лишь заручившись согласием Марии Александровны; она же, как писала Софья сестре, «решительно не хочет понимать и так толкует, как будто ей и на мысль не приходит возможность деятельного участия с ее стороны». В конце концов, родители разрешили Анне Васильевне жить с «замужней» сестрой. Она тотчас уехала в Париж — изучать «социальные движения»; познакомилась там с Виктором Жакларом, революционером, последователем Бланки, за которого позднее вышла замуж. Жаклару грозила ссылка, и он вынужден был бежать в Швейцарию. Впоследствии Жаклар с Анной Васильевной вернулся в Париж и стал видным деятелем Коммуны. Арестованный версальцами, он ждал сурового приговора, но ему удалось бежать. Анна Васильевна скрылась из Парижа несколько раньше, так как ей тоже грозил арест.

Надо сказать, что взгляды Мечникова на «женский вопрос» сильно отличались от взглядов его ближайших друзей. Мечников считал, что женщины не способны к самостоятельной творческой деятельности: история-де не знает примеров, когда бы женщина создала нечто подлинно великое, будь то в науке или искусстве. Ему, разумеется, возражали, что виновата в этом не природа женщины, а се вековое закрепощение; но Мечников стоял на своем. По его мнению, даже в таких областях, как кулинарное или швейное искусство, в которых женщины издревле могли проявить свои таланты, высшие достижения все- таки принадлежат мужчинам. Музыке, говорил он, девочек обучают не меньше, чем мальчиков, однако в семье Рубинштейнов выдающимися музыкантами стали сыновья, а не дочери. Мечников даже предложил формулу, согласно которой гениальность — это такой же вторичный половой признак мужчины, как развитая мускулатура или борода.

Придерживаясь столь странных для поколения «шестидесятников» воззрений, Илья Ильич, казалось бы, должен был относиться к затеям своих друзей без всякого сочувствия. Он и не сочувствовал таким крайним формам борьбы за «освобождение», как фиктивные браки. Но противником женского образования Илья Ильич не был. Ревностный последователь Бокля, считавший знания основой прогресса, он полагал, что женщинам необходимо учиться хотя бы потому, что им вверена забота о будущих поколениях. «Мечников обещался пускать на свои лекции и выхлопотать позволение нам слушать лекции физики в университете», — сообщала сестре Софья Васильевна.

(Неприятное впечатление, которое он при первой встрече произвел на С. В. Ковалевскую, оказалось взаимным. В дальнейшем между ними поддерживались вежливо-холодные отношения. Мечников считал ее слишком рассудительной, говорил, что ей не хватает «сердца». Его характеристика неожиданно совпадает с автохарактеристикой С. В. Ковалевской. Уже в зрелые годы в минуту откровенности она писала своей подруге М. В. Мендельсон: «Много раз в жизни я собиралась совершить какое-нибудь безумство, но это не удавалось мне никогда <…>. Я чувствую себя сама собой только в роли рассудительной и прозаической мещанки — скажи же, кто может любить такое создание?»)

Однако чаще, чем у Боткина или «четы» Ковалевских, Илья Ильич коротал вечера в милом доме Андрея Николаевича Бекетова, где ему всегда были рады и где он отогревался душой и телом после многочасовых бдений в холодном музее и перед многочасовыми бдениями в своей неуютной холостяцкой квартирке…

У Бекетовых подрастали дочери, и Мечников приглядывался к ним еще весной, до отъезда в Неаполь и Мессину…

Нет, нет, он пока не собирался жениться.

Узы Гименея привлекали его лишь в отдаленном и потому не совсем определенном будущем, да и старшей из дочерей Бекетова едва исполнилось тринадцать лет.

…Чего же ради он к ним приглядывался?

А того ради, что к мысли Бокля (человечество движется вперед накоплением знаний) он считал необходимым сделать важное дополнение: не только человечество в целом, но каждый человек в отдельности должен строить свою жизнь на строго научных началах.

А раз так, то вопрос о таком важном жизненном шаге, как женитьба, следовало заблаговременно изучить.

Продумывая, анализируя, взвешивая, он заключил, что одной любви для счастья недостаточно.

Илья Ильич даже пришел к убеждению, что не особенно и нуждается в любви. Только в минуты трудные, в минуты неудач и разочарований, чувствовал он «ужасную потребность быть любимым, потребность всяких нежных излияний». А это значило, что хотя «любовь является отличной поддержкой в тех случаях, когда чувствуются удары в самые больные места», но она «оказывается, очевидно, стоящей на втором плане; без такой любви можно обойтись в то время, когда ударов не ощущается, когда все идет нормально. Это не та любовь, которая составляет для человека половину всего его существования и которая должна сопутствовать семейное счастье».

Выходило, что на то время, «когда все идет нормально», будущей его жене следовало бы лучше всего убираться с горизонта, дабы не застить свет, изливающийся с голубого свода небес; появляться же ей полагалось лишь в ненастье: служить этаким зонтом, принимающим на себя потоки грозовых ливней…

Круг обязанностей будущей жены был, таким образом, очерчен. Что касается его собственных обязанностей по отношению к ней, то всего лучше, чтобы их не существовало вовсе. В частности, он твердо решил не заводить детей. «Детей иметь не предполагается; это тебе говорит эмбриолог, т[о] е[сть] специалист по истории развития», — сообщит вскоре Илья матери; это единственный пункт всей стройной теории, которого он твердо будет придерживаться и в первом, и во втором своем браке.

…Трудность состояла в том, что девушку, которая бы отвечала столь необычным требованиям, вряд ли можно было отыскать. Мечников это ясно осознавал, но, несмотря на склонность к пессимизму и мизантропии, в уныние он не впал, а как истинный специалист по истории развития, счел возможным развить свою будущую жену из какой-нибудь девочки-подростка.

Вот ради чего он приглядывался к дочерям Бекетовых!..

Впрочем, приглядывался совсем недолго, а, как человек деятельный, поспешил перейти к делу.

Он ходил с детьми гулять, водил их в театр, участвовал в их незатейливых играх — словом, всячески их развивал и скоро так к ним привязался, как только мог привязываться,