Он снова замолчал. Молчал и Турецкий. Только теперь он понял, что для сидевшего рядом с ним на скамейке человека гибель Алены Ветлугиной была действительно личной трагедией. Для Кирилла Мальчевского она была не любимой ведущей, не образом с телеэкрана, а любимым человеком.
— Так вот почему я об этом вспомнил, — глухо продолжал Кирилл. — Судя по тому, что мне говорила Алена, а она, знаете, умела двумя-тремя яркими штрихами очень точно обрисовать человека, этот латышский деятель стал настоящим фанатиком, причем в таком самом мрачном смысле. Фанатиков я никогда не понимал, ни мусульманских фундаменталистов, ни ирландских боевиков, ни кого другого. Мы же не знаем, что там у них в головах. Объявили ее врагом латышского народа, например.
— Это действительно так? — нахмурился Турецкий.
— Нет, это я просто выдвигаю гипотезу. Вы же сами просили, — заметил Мальчевский и, помолчав, добавил: — Впрочем, нет. Бред какой-то, не берите в голову... Но почему-то он потребовал все материалы уничтожить. Аленину позицию он и раньше знал — зачем вообще соглашался на интервью? Не понимаю... А когда все было снято, уперся рогом, и ни в какую. Пришлось ей материал снять и вести «Забрало» в прямом эфире с этим рекламщиком. Тоже скользкий тип, — Кирилл поморщился.
— Что-нибудь еще приходит в голову? — спросил Александр Борисович.
— Да вроде все. — Мальчевский пожал плечами.
— Ну тогда больше не буду вас задерживать, — сказал Александр Борисович, но, прежде чем расстаться с Кириллом, не удержался и сказал: — И еще одно, Кирилл Георгиевич. Это, правда, к делу совершенно не относится. Постарайтесь ни о чем серьезном не говорить на кухне.
18.00
Овощные ларьки, в которых Вика Обычно отоваривалась помидорами, апельсинами и картошкой, дружно закрылись на приемку товара, и возле единственного торговца, волчком вертевшегося среди разложенных ящиков, собралась очередь. Вот уже добрых двадцать минут Вика стояла в ней за каким-то здоровенным белобрысым прибалтом и втихомолку проектировала памятник человеку, первым изрекшему. «Нет в жизни счастья!»
Счастья в жизни действительно не было.
Последние десять лет... Десять не десять, но за пять Вика поручилась бы, — в общем, последние несколько лет мама постоянно вздыхала по поводу отсутствия у дочери женихов. А значит, и перспективы для себя понянчиться с внуками. Папа, несомненно, разделял мамины чувства, но вслух бодрился и говорил, что у каждого своя судьба. Викина, надо полагать, состояла в том, чтобы редактировать для издательства «Северо-Запад» скучнейшие семейные романы, переведенные с английского.
Так вот, касаемо внуков.
Как часто бывает с родителями единственной дочери, да еще засидевшейся, мама с папой разумом искренне желали Вике замужества и семейного счастья, но сердцем боялись этого панически. А потому просто обязаны были найти у дочкиного избранника тьму-тьмущую недостатков.
Вика была девушка неглупая и понимала: окажись на месте Вадима кто угодно другой — Петя, Миша, Сережа, — реакция была бы аналогичная. Другое дело, что недостатки у Вадима были специфические.
«Вневедомственная охрана!..— ужасалась мама,— Это же бывшие уголовники!..»
И Вика вспоминала, что Вадим о своей службе, стоившей ему здоровья, в самом деле рассказывал несколько обтекаемо.
Иногда мама пробовала зайти с другой стороны.
«Зачем тебе инвалид? — вопрошала она. И добавляла, щадя прекрасные Викины чувства: — Я еще понимаю, вы с ним уже были бы знакомы... женаты... и тут несчастье. Конечно, нельзя бросать человека в беде. Но уж и так, как ты, подбирать...»
Далее следовала история жизни каких-нибудь дальних знакомых, у которых дочка вышла замуж за человека физически неполноценного, а тот либо вообще слег («Двадцать лет за ним горшок выносила, а он еще капризничал...»), либо пить взялся, тоже не легче.
...Прибалт наконец вступил в диалог с продавцом, и Вика, собиравшаяся купить гроздь бананов, расправила капроновую авоську и вытащила из поясной сумочки кошелек. Эта сумочка тоже какое-то время являлась дома предметом гонений («Неженственно!..»).
Прибалт покупал два килограмма сладких перцев. Он внимательно следил за показаниями весов, а когда продавец назвал цену, аккуратно пересчитал все на калькуляторе. Разница оказалась почти в полторы тысячи. После этого новоявленный «лесной брат» с сильным эстонским акцентом очень вежливо отчитал продавца, который только пыхтел и свирепо косился на него.
Наконец он удалился в сторону Бирюсинки, время от времени критически заглядывая в пакет. С такого станется вернуться и с прежней убийственной вежливостью, от которой прокисало в коробках пастеризованное молоко, попросить поменять перчик, поскольку на нем обнаружилось темное пятнышко.
— Мне связку бананов, — сказала Вика. — Нет, не эту, а во-он ту...
Продавец, продолжая пыхтеть, с точностью до грамма взвесил бананы и принялся совать Вике под нос калькулятор, предлагая убедиться в правильности подсчета. Очередь раздраженно роптала.
Сегодня у Вадима был день рождения.
Он удосужился сообщить ей об этом только вчера, многозначительно добавив: «Ожидается мужская попойка в узком кругу». «Понятно», — сказала Вика, успев философски подумать, что все ОНИ на самом деле бабники, похабники и выпивохи. «Приходи часиков в семь», — попросил Вадим.
По дороге домой она напряженно размышляла, что бы такое ему подарить. Вмешалась судьба, подсунувшая подвальчик, недавно переоборудованный в магазин «Усатый-Полосатый». Вика сразу вспомнила о дроздовской Фенечке и спустилась вниз по ступенькам. Первым, что бросилось ей в глаза, была «чесалка угловая» для прикрепления к мебели или стене. На бумажке, сопровождавшей устройство, красовался рыжий котяра с таким блаженным выражением мордочки, что хоть покупай и чешись сам.
Вика, естественно, тут же схватила незаменимую кошачью принадлежность. Потом, раззадорившись, добавила к ней баночку «Китекэта» и пятикилограммовый пакет «Кэт-сана».
Надо ли говорить, что заготовленные Викой подарки мама решительно забраковала, сочтя их непристойными, и даже пришла к выводу, что нежелательное знакомство успело тлетворно повлиять на дочь. А уж когда Вика начала собираться на «мужскую попойку», ее провожали красноречивым молчанием, заранее скорбя об утраченной добродетели.
— В стране траур, а они пьянствуют... — проворчал ей в спину отец.
19.00
Поднимаясь на шестой этаж, Вика волновалась неизвестно почему. Наверное, все дело было в том, что она очень редко ссорилась с родителями. В мелочах она обычно уступала, а по крупным поводам до столкновений дело покамест не доходило.
Малоприятный разговор дома наслоился на не очень понятную перспективу «мужской попойки» и придал ей какую-то сомнительную окраску. «Ладно, — сказала себе Вика, — если что, я сразу уйду...»
Выходя из лифта, Вика услышала, как открылась дверь и навстречу ей легким спортивным шагом сбежал... высоченный белобрысый прибалт. Тот самый.
— Здравствуйте еще раз! — вежливо сказал он, забирая у нее сумку. — Вы ведь Вика? Проходите, пожалуйста. — Теперь он говорил по-русски, как коренной москвич, чудовищный акцент пропал без следа.
Вика явилась на «попойку» без опоздания (она вообще никуда и никогда не опаздывала), но, войдя в квартиру, обнаружила, что гости уже собрались. И что это были за гости!..
Почти десяток мужчин цветущего возраста, почти все такие же огромные, мощные и, черт возьми, красивые, как сам именинник, чисто физически заполнили восемнадцать метров комнаты, прихожую и коридор. Вика почувствовала себя сугубо мирным штатским человеком, неожиданно угодившим на парад танковой армии.
Вика решила, что все это были, по-видимому, прежние сослуживцы Дроздова. Ну ничего себе
