в сто двадцать второй живут.

— Ну и что? — снова спросил Турецкий.

   — Так у нас слышимость, — ответила пенсионерка.— Особенно на кухне. Вот пойдемте со мной.

   Турецкий поднялся и прошел за Тамарой Сергеевной на кухню, буквально блестевшую чистотой.

   «Может, тут можно покурить? — подумал Турецкий, нащупывая в кармане пачку сигарет. — Или не стоит?»

   — Хватит курить! — раздался вдруг совсем рядом грозный окрик. — Сколько раз говорила. Курить — на лестницу!

   Турецкий вздрогнул и обернулся на Тамару Сергеевну. Он не ожидал от нее такой тирады, да и тон был совсем другим: пенсионерка Кандаурова говорила мягче, тише.

   — Это она, Татьяна, — шепотом сказала Тамара Сергеевна. — Снова гоняет его.

   — Некурящие травятся дымом в три раза больше, чем сами курильщики! — снова раздался раздраженный женский голос.

   Турецкий, хотя и был уже предупрежден, снова вздрогнул от неожиданности. Невозможно было поверить, что говорили в соседней квартире, а не прямо здесь, у него за спиной.

   У Мальчевских раздалось какое-то шарканье, затем все затихло.

   Тамара Сергеевна жестом пригласила Турецкого обратно в комнату.

   — Да, — только и смог сказать Александр Борисович. — И что же, они тоже слышат все, что происходит у вас?

   — Так у меня ж слушать-то нечего! — махнула рукой Кандаурова. — Если ко мне придет кто, так я не на кухню же веду, а в комнату. Это она, — Тамара Сергеевна сделала красноречивый жест в сторону сто двадцать второй квартиры, — всех на кухню тащит. А у меня что? И телевизор, и радио в комнате.

   — Понятно,— кивнул Турецкий.— Значит, они и не очень знают про то, что вы... ну, про слышимость.

   — Наверно, не знают, — согласилась Кандаурова, — иначе она небось больше бы помалкивала, а то такое иной раз услышишь...

   И Тамара Сергеевна начала рассказывать, стараясь ничего не пропускать. Из ее рассказа выходило, что Мальчевские, несмотря на видимое благополучие, жили плохо. Особенно тяжело стало в последние годы — Кирилл умел зарабатывать только одним — обзорами, очерками, статьями. Когда-то у него вышло несколько популярных книг о науке, о загадках Земли и тому подобных вещах. Когда спрос на такую литературу сошел на нет, к нулю стал приближаться и его заработок, и привыкшие жить в свое удовольствие Мальчевские вдруг оказались в прямом смысле этого слова за чертой бедности. Канули в прошлое командировки в заповедники, на биостанции, на Камчатку, на остров Попова в Японском море и на Карадаг в Крыму, которые помимо удовольствия и впечатлений приносили немалый доход. Кому-то из коллег Кирилла удалось прорваться в зарубежные газеты и журналы, и они зажили лучше прежнего, но таких была горстка. Остальная армия журналистов тихо оседала на финансовое дно.

  Временами Мальчевским приходилось не один месяц сидеть на одном лишь жалованье Татьяны в «Гудке», а оно также превратилось в жалкие гроши. Тут-то отношения в их семье, которые никогда не были особенно лучезарными, испортились окончательно. Татьяна обвиняла Кирилла во всех смертных грехах, и постепенно ее ненависть сконцентрировалась на Алене Ветлугиной, возможно, именно потому, что где-то в глубине души Татьяна ей отчаянно завидовала. Но если бы кто-нибудь осмелился произнести такое предположение вслух, Мальчевская бы не только не согласилась с ним, но сочла бы такую мысль оскорблением для себя. Она ненавидела Ветлугину, и ненавидела люто.

   А в последнее время стала еще и ревновать, хотя на этот раз у нее не было ровно никаких оснований. Дело в том, что Алена несколько раз звонила Кириллу. Поскольку Тамара Сергеевна слышала большинство скандалов, которые разражались по этому поводу, то с уверенностью сообщила Турецкому, что «тут были не шуры-муры. Она ему по работе чегой-то помогала. Вроде на телевидение его передачу пристраивала». Как понял Турецкий, Кирилл в отчаянии обратился к Алене с просьбой помочь, и она действительно стала предпринимать шаги, чтобы Мальчевский сделал серию передач об экологии. Это вызвало дикую ярость Татьяны, хотя Кирилл очень нуждался в заработке и жена не могла этого не понимать. И тем не менее ревность оказалась сильнее голоса разума. В этой ревности, по-видимому, сосредоточилось все недовольство жизнью, а сдерживать свои эмоции Татьяна не умела никогда. Потому и устраивала мужу всякий раз дикий скандал, стоило ей услышать, что он разговаривает с Этой. Сама она, узнав Аленин голос, просто без разговоров бросала трубку.

   — А потом не раз говорила, что она до нее доберется, как, мол, таких... тварей, — на этом слове Тамара Сергеевна понизила голос, — земля носит. Ну, разное-всякое. На это она мастачка. А накануне так и вовсе заявила: «Пристукнул бы ее кто». Так прямо и сказала. Я слышала своими ушами.

   — Понятно, — ответил Турецкий. — Ну что ж, большое спасибо за ценную информацию.

   — Ну что вы, что вы, — говорила пенсионерка, провожая его к двери. — Я же сразу, как только услышала о том, что Ветлугину убили, сразу так и поняла — Танькиных рук дело. Она ж ее ненавидела. Да есть ли хоть еще один человек, который бы ее ненавидеть стал. Я же с ней в лифте раз ехала. И так всем и сказала: «Она такая простая, ну вот как мы с вами. И на себя похожа, ну точно такая же, как в телевизоре, только глаза усталые. Мы когда подъехали к нашему этажу, она меня вперед пропустила, сама после вышла. Уважает», — взахлеб рассказывала Кандаурова.

— А когда это было? — поинтересовался Турецкий.

— Когда я ее в лифте-то встретила? Ну так, недели две, может, назад. Кирилл Георгиевич один дома был, Таньки-то не было. Ну, потом-то она, конечно, пронюхала про все, вот тогда-то прямо как с цепи сорвалась.

   — Значит, недели две назад Ветлугина приходила к Мальчевскому?

— Ну да.

— А позже?

Тамара Сергеевна отрицательно покачала головой:

   — Нет, больше не приходила. И до того случая тоже не приходила.

   — Вы так уверены? — удивился Турецкий.— Вы ведь могли ее не заметить. Вышли в магазин, были заняты чем-нибудь.

   — Я бы не заметила, так другие бы заметили, — резонно ответила Кандаурова. — И потом, на кухню они бы все равно вышли. А уж мне ли ее голосочка не знать.

   Все это она проговаривала быстрым полушепотом, поскольку они с Турецким стояли уже у самой двери. А уж Тамаре Сергеевне лучше других было известно, насколько проницаемы стены их дома.

* * *

   Выйдя из квартиры Кандауровой, Турецкий с облегчением вздохнул. Эта чистюля, основным развлечением которой стала слежка за соседями, не вызывала в нем ничего, кроме неприязни. Не хотел бы он иметь такую же соседку — уж наверно такая Тамара Сергеевна нашла бы, что послушать и в квартире Турецких. К счастью, стены дома на Фрунзенской набережной не обладали свойствами кооперативной «брежневки», как теперь стали называть такие дома.

   Очень хотелось курить. Во время разговора с Кандауровой Турецкий не один раз нащупывал в кармане пачку сигарет, но так и не решился не то что закурить, а даже заикнуться об этом.

   Подходя к лифту, Александр Борисович увидел, что внизу, на площадке между этажами, стоит высокий, худощавый, но уже немолодой человек и курит, стряхивая пепел в специально привешенную к перилам консервную банку. Он задумчиво глядел через окно во двор, и Турецкий почему-то сразу догадался, что это и есть Кирилл Мальчевский.

В то, что заказчицей убийства могла быть Татьяна, Турецкий не верил ни одной секунды, но все-таки Романова почему-то выделила звонок Кандауровой. «А ведь он давно и, видно, очень хорошо знал Ветлугину», — подумал Турецкий.

   В этот момент перед ним раскрылись двери лифта, но, вместо того чтобы войти в кабину, Александр Борисович стал спускаться по лестнице. Поравнявшись с курившим, он остановился, вынул из пачки сигарету и спросил:

— Огоньку не найдется?