содержимого. Доминик следил за ней блестящими глазами.

— Неудивительно, что вы не пьете в середине дня! — сухо заметил он. Потому что если вы делаете это с такой энергией, то очень скоро примете позу «лежа на спине»!

Щеки Роми жарко вспыхнули при этом намеке. Доминик однажды почти добился, того, чтобы она приняла такую позу, а ведь она была тогда трезва как стеклышко!

— Вы что, стремитесь заработать дешевые очки в свою пользу?

Он покачал темноволосой головой.

— Вовсе нет. Я вышел, чтобы насладиться чудесным днем. — Он передвинулся так, чтобы на него не падали прямые солнечные лучи, туда, где буйно разросшаяся жимолость, усыпанная розовато-кремовыми, нежно пахнущими цветами, образовала нечто вроде тенистого свода. Опустившись на траву, он похлопал ладонью рядом с собой.

— Идите сюда, посидите в холодке.

Выпитый пимз, палящее солнце и вид этого невозможно притягательного человека с насмешливым лицом окончательно сломили Роми, и она не просто присоединилась к нему на лужайке, но устремилась к нему, на ходу спотыкаясь, и рухнула рядом с ним на траву. А потом замерла в ужасе от сознания, что больше всего боится и больше всего хочет одного — чтобы он обнял ее и поцеловал. Он же сидел себе и потягивал свой напиток.

— Вам нравится ваша комната? — спросил он. Это напоминание о его возмутительном послании возродило решимость Роми не уступать ему до последнего.

— Комната чудесная, — сухо ответила она. — Хотя расположение оставляет желать лучшего. Что же касается вашей записки…

Его глаза мерцали мягким серебристым светом, когда он взглянул на нее поверх своего бокала.

— Она вам не понравилась?

— Мне не понравилось ваше предположение, что я захочу пригласить вас к себе! — Роми кипела от возмущения. — К себе в спальню!

С задумчивым видом изучая ее, он долго молчал, и это молчание было почти мирным.

— Знаете, Роми, вы иногда действительно ухитряетесь каким-то невероятным образом производить впечатление самой чистой и незапятнанной женщины…

Хорошо, что Роми все-таки успела остановиться и не отпила из своего бокала — она бы обязательно поперхнулась. Дрожащей рукой Роми поставила бокал на траву, глаза ее стали темными, как горький шоколад, и вспыхнули гневным огнем.

— А не дешевой шлюшки — вы это хотите сказать?

— Вы, значит, такая и есть? — холодно спросил он.

Еще немного, и она выплеснула бы остатки пимза ему в лицо.

— Давайте уточним: это вы думаете, что я такая и есть. Не правда ли, Доминик?

Он ответил не сразу, потому что был занят тем, что пальцем гонял по кругу веточку мяты у себя в бокале. Один из листиков торчал вертикально вверх, и Роми подумала: как похоже, что в бокале плавает кругами миниатюрная зеленая акула. Ужас!

— В тот день вы не предоставили мне возможности составить о вас особенно высокое мнение, — наконец сказал он. — Когда я начал целовать вас, я никак не ожидал, что ситуация полностью выйдет из- под контроля.

У Роми от стыда перехватило горло. Взяв свой бокал, она отпила еще немного.

— Я тоже не ожидала, — ответила она с горечью.

Он попытался задать вопрос, все это время не дававший ему покоя:

— А вы всегда?.. Каждый раз?..

Она бесстрашно встретила его взгляд, удивленная нерешительностью сидевшего рядом с ней мужчины. Доминик Дэшвуд, подбирающий слово? Ну, это вообще невероятный случай!

— Что я — всегда, Доминик? — прямо спросила она. Его губы скривились в подобии улыбки.

— У вас со всеми мужчинами такая незаторможенная реакция?

Это было как пощечина.

— Вы хотите знать, сколько миллионов мужчин делали со мной то, что сделали тогда, в лифте вы? — раскованно спросила она, пораженная и чуточку встревоженная тем, как неожиданно побледнели его лицо и бешено запульсировала жилка на виске. — Предпочитаете, чтобы их было с десяток, Доминик? — вызывающе поинтересовалась она. — Или вы думаете, что правильнее будет остановиться на ближайшей сотне?

— Перестаньте! — неодобрительно выдавил он сквозь зубы, и его глаза потемнели. — Неужели такой разговор кажется вам забавным?

— А почему же нет? Ведь вы так и думаете, верно? Вы думаете, что мне настолько нужен мужчина — любой мужчина, — что я предлагаю себя всем без разбора и позволяю кому угодно делать со мной что угодно, да, Доминик?

— Нет, — просто ответил он. — Может, мне было бы легче, если бы я действительно так думал. — Она подозрительно прищурилась.

— И что же это должно означать?

— Только то, что мне приходилось встречать женщин, начисто лишенных самоуважения и дававших мужчинам неограниченный доступ к своему телу.

Роми стало дурно. Ведь его слова относятся к ней. Он покачал головой, словно прочитав ее мысли.

— С вами все было не так, Роми…

— Ну, меня вряд ли можно было назвать пай-девочкой, — перебила она его, проглатывая горькую пилюлю.

— Да уж, что верно, то верно, — сухо согласился он, и у него снова стало заметно биение пульса — на этот раз у основания шеи — при воспоминании о том, с какой восхитительной легкостью он соблазнил ее.

— Но в ваших действиях было такое чувство радостного удивления, такой неподдельный восторг, когда я прикасался к вам, что я был вынужден спросить себя, все ли так уж гладко у вас с Марком.

Роми боялась, что ее голос сорвется от страха.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я подумал, что Марк решил сыграть давно вышедшую из моды роль соблюдающего условности жениха и не укладывать вас в постель до свадьбы. И… — Доминик, казалось, вновь испытывал затруднение в выборе слов.

— И что же? — подтолкнула его Роми, сотрясаемая нервной дрожью от его проницательности.

— Длительное воздержание никого не доводит до добра и прорывается наружу порой самым непредсказуемым образом. Особенно если… — Он замолчал и нахмурился, словно посчитал этот вопрос слишком неделикатным для дальнейшего обсуждения.

— Если — что? — опять переспросила Роми, хотя понимала, что ответ оскорбит ее еще больше. Она с вызовом смотрела на это жесткое, худощавое лицо и мысленно представляла себе, как вонзает ногти глубоко в эту плоть, оставляя навечно свою отметину…

— Особенно если из вас двоих с Марком вы были более опытным партнером, — закончил он свое предположение. — Возможно, вы сказали Марку, что вы девственница…

— Хотя, естественно, ею не была, так? — едко спросила она. — Значит, ко всему прочему, я еще и лгунья, верно, Доминик?

Он пожал широкими плечами, и Роми было видно, как под белой тенниской перекатываются мышцы.

— А что тут такого? Это не самое тяжкое из возможных преступлений. Многие женщины притворяются девственницами. Особенно если выходят замуж за человека вроде Марка Акройда — человека, принадлежащего к влиятельным кругам, — продолжал он. — Вы могли решить, что старомодная добродетель девственности будет импонировать старинной аристократической семье, в какую вы собирались войти.

— То есть придаст мне большую ценность в их глазах, да? — медовым голоском осведомилась