- Только у тебя-то теперь зубы не очень, да?... - не смог удержаться я, чтобы не съязвить, но тот не обратил внимания на мои слова. Он снова завозился, переворачиваясь с живота на бок и обращаясь ко мне лицом. На этот раз я не стал ему мешать.
- Не обольщайся, земляк, он и тебя уберёт. Обязательно уберёт! И девку твою тоже! Кстати, думаю, как раз сейчас этим и занят. Душит. Ну, или режет, чтобы ты выстрела не слышал. Ты сам-то подумай: мы все теперь можем ему свободы и жизни стоить - я о деньгах знаю, ты о делах его скорбных, девка - та вообще сдаст первому мусору! А ему пожизненное светит, да такое, что лучше издохнуть, чем надеяться на помилование! Думаешь, он не понимает этого? Ждёшь от него моральных принципов? На совесть его рассчитываешь? Или думаешь, на старого друга руку поднять не сможет? - Михалыч внимательно посмотрел мне в глаза, и вдруг громко захохотал: - Слушай, земляк, а ведь ты действительно думаешь, что он тебя живым отпустит! И что? Будете жить-поживать и добра наживать, да? И кумом его возьмёте! Серёжа, он алкаш конченый, хладнокровный убийца, который за бабки людей со свету сживал! Он привык быть один, ты ему как кость в горле, а теперь ещё и опасная кость! Как же ты не понимаешь? - с каждым словом Михалыч начинал говорить всё быстрее и громче, видимо, начиная паниковать, и осознавая, что Вовка скоро вернётся, а времени на то, чтобы убедить меня в своей правоте, остаётся всё меньше. Сказать по правде, в его словах была некая доля логики. И, думаю, он сам твёрдо верил в то, что пытался мне доказать, а я в очередной раз убедился в том, что Михалыч очень не глупый человек. И кто знает, возможно, если бы Вовка ходил чуть дольше, я бы не выдержал и поддался воле эмоций. Но не успел.
В чёрном проёме выхода из барака, щурясь от света, показалась Оля. Следом за ней плёлся Вовка, поддерживая её под локоть, когда та оступилась. Колоссальный груз сомнений и чудовищного напряжения, который в эти минуты вешал на меня Михалыч, вдруг разом упал с плеч и превратился в ничто. На радостях забыв о пленнике, я сделал шаг им навстречу, и этот шаг, в итоге, стал роковым.
Думаю, он смог развязать руки ещё тогда, когда я позволил перевернуться ему на бок. Толстый кожаный ремень был не самым лучшим вариантом для связывания рук и изворотливый, хитрый Михалыч, заговорив мне зубы, этим воспользовался.
Вовка посмотрел в мою сторону, его заплывшие глаза округлились и в этот момент я понял, что что-то пошло не так, но было уже поздно. В следующее мгновение я получил мощнейший удар в левую лодыжку сзади, которую вывихнул ещё на карьере. Ноги взлетели вверх, и я всем весом рухнул на спину. Из руки выпал пистолет, который Михалыч тут же подхватил и направил на Вовку, успевшего закрыть собой Олю и вскинуть старую двустволку. Одновременно грянули два выстрела, как будто стреляли дуплетом. Михалыч отлетел назад и упал на землю. По его животу растекалось большое, тёмное пятно. Я оглянулся в сторону друга. Он лежал на земле, головой на Олиных коленях, а она закрывала руками сочащуюся из Вовкиной груди кровь.
Глава 35. Пульс
Друг смотрел на меня. Я не заметил, как преодолел те несколько метров, что нас с ним разделяли, и упал на колени. Вовка очень тяжело и часто дышал, однако взгляд сохранял полную ясность и даже какое-то смиренное спокойствие. Крови было много. Очень много! Она бурыми пятнами растекалась по камуфляжной одежде, и было видно, как быстро эти пятна увеличиваются в объёме. Оля старалась обеими руками закрыть рану ладонями, но простреленное сердце продолжало настойчиво выталкивать жизнь из тела друга между её хрупких пальцев.
- Держись, старик! Я мигом!
Бегом, вернувшись к бездыханному телу Михалыча, я принялся тщательно шарить по карманам в поисках ключей от 'УАЗа'. Его глаза были открыты, но зрачки не двигались, глядя куда-то в небо. Красная кожа на лице стала заметно бледнее, а разбитый прикладом рот, казалось, застыл в последней довольной ухмылке. Даже после смерти этот зверь продолжал ликовать от того, что смог таки меня перехитрить.
Собственные руки не слушались, дрожали от нервного напряжения и потому всё, что изымалось из карманов наружу, тут же выпадало в траву. Наконец я услышал звон ключей и достал из очередного кармана связку с брелком от сигнализации. Ещё раз бросил взгляд на друга. Он всё также часто дышал, Оля что-то шептала и плакала, продолжая удерживать окровавленные руки на раненой груди. С трудом подбирая на ходу нужный ключ, подбежал к 'УАЗу' и распахнул заднюю дверцу. Нести обессиленное тело к машине оказалось невероятно сложной задачей. К тому моменту он потерял довольно много крови и передвигаться самостоятельно уже не мог, а те десять с лишним метров, что отделяли нас от машины, стали настоящей полосой препятствий, настоящим испытанием.
Я уложил Вовку на заднее сидение. Оля, не дожидаясь моих распоряжений, уселась там же, положив его голову себе на колени и продолжая зажимая ладонями рану. Я завёл двигатель.
- Не... успеем... - сквозь прерывистое дыхание с трудом выговорил друг, - Сердце...
- Держись! Тут не далеко! Успеем! - перекрикивая гул мотора, заверил его я и дал полный газ. Машина вылетела на ухабистую полевую дорогу. Посмотрел в ту сторону, где ночью бросил чемодан с деньгами и... Не обнаружил его там! Отвлёкшись от дороги, я не заметил впереди большую кочку, наехав на которую, нас сильно подбросило вверх, и с заднего сидения донёсся стон боли. Ругая себя за то, что позволяю себе в такой момент думать о чём-то, кроме спасения Вовки, полностью сосредоточился на дороге.
- Потерпи, Володенька, потерпи дорогой... - шептала Оля сквозь слёзы, - Всё будет хорошо.
- Серый, стой! - вдруг, что есть мочи, каким-то неестественно низким голосом, завыл Вовка. От этого крика я даже похолодел, а по спине побежали мурашки.
- Нет времени, старик! Нам в больницу надо!
- Стой! - снова рявкнул тот, просто обязывая меня нажать на тормоз. Я оглянулся назад. Его дыхание стало ещё более прерывистым и тяжёлым, лицо - серым как глина. Ему явно не хватало кислорода, и я принялся яростно крутить ручки стеклоподъёмников, впуская в салон свежий утренний воздух.
- Бог... есть... -
