— Но ты ведь сын Короля и самый приближенный из всех Беров, не считая Свирепого…

— Изгнанный сын.

— Но ведь Король принял тебя обратно и…

— Дело не в том, что он принял, а в том, что я пытаюсь простить отца за тридцать лет, которые я скитался по миру, пока не нашел свою истинную семью.

Лютый говорил не грубо и не резко, но в каждом его слове сквозил непередаваемый холод, когда я прижалась к нему сильнее, обхватив торс своими руками, пытаясь защитить от воспоминаний, которые очевидно могли ранить даже такое ледяное сердце.

— Тебе интересно, куда делись мои Снегурочьи косички? — криво усмехнулся Лютый, но во мне не нашлось сил для улыбки, когда я лишь отрывисто кивнула, почувствовав, как Бер откинулся назад, отчего я буквально распласталась на его большом теле, тяжело выдохнув и чуть дернув могучим плечом, словно это ничего не значило, — Отрубил в тот же день, как ушел с наших земель.

— Отрубил?!

Лютый сдержанно выдохнул, и мне казалось, что сейчас он рыкнет, что на сегодня и так достаточно откровений и просто уйдет. Ну, по крайней мере, это было бы вполне в его стиле. Только Бер, немного помолчал, словно решая про себя, стоит ли мне это знать или нет, наконец, чуть дернув плечом, и проговорил:

— Думаю, Мия рассказывала тебе, что у Беров есть некий переход? Время, когда душа и тело созревают достаточно сильно, чтобы сущность человека была в равной степени сильна с сущностью зверя. У каждого Берсерка этот момент приходит в разное время и чем быстрее сущности уравновешиваются, тем Бер сильнее и осознаннее. Именно в этот момент каждый Бер получает свое прозвище, которое люди называют именами, не просто на пустом месте или потому что так нравится отцу, а исходя из того, что каждый Бер из себя представляет. В момент перехода Бер становится полноправным воином своего Рода и по этому торжественному случаю, ему вручается топор, как символ того, что теперь он истинный Зверь и истинный Мужчина….

Лютый покосился на меня, криво усмехнувшись, потому что я лежала на его груди, упираясь подбородком и слушая, распахнув глаза. Ей богу, если бы не его грудь, то моя челюсть висела бы! Насколько все-таки их мир отличался от нашего! И как же этот мир был завораживающе интересен!

— Вообще-то по закону топор отбирают у тех, кого изгоняют из Рода, но отец был не в себе, чтобы вспомнить об этом, и топор остался у меня…, - когда Лютый притих и его глаза стали словно сталь ледяного металла, я перестала дышать, понимая, что обнимаю его крепче, не в силах передать того, что я всей душей чувствовала боль, панику и растерянность сына, который хотел сделать как лучше. Который был уничтожен и раздавлен случившимся и тем непониманием и ненавистью, которые он не заслужил.

Лютый медленно моргнул, снова поведя своим мощным плечом, словно ему было все-равно, пряча за сталью своих колких, ледяных глаз истинные чувства, от которых было по-прежнему больно:

— Я дошел до границы нашей земли, положил голову на льдину и просто отрубил косу, оставив ее и топор, как знак того, что принимаю решение отца….и что больше никогда не вернусь.

Я судорожно выдохнула, осторожно поцеловав горячую ароматную кожу, на каком-то интуитивном уровне чувствуя, что Лютый смотрит на меня, даже если не могла поднять глаз, смутившись. Страшно было понять, что он недоволен или зол моим поведением….едва ли такой мужчина, как он мог принять всякого рода нежности и уж тем более желание помочь и поддержать…ведь теперь я была его женой.

И для меня это было важно. Очень.

— …Главное, что потом ты нашел свою семью, — прошептала я, снова поворачивая голову на бок и прижимаясь к нему щекой, даже затылком чувствуя на себе его ВЗГЛЯД.

Лютый ничего не ответил на мою попытку скрыть смущение, лишь молча кивнул головой, словно прислушиваясь к моим эмоциям, отчего я покраснела еще сильнее, не в силах скрыть ничего от него.

-..тебе лучше одеться, — наконец после некоторого молчания проговорил Лютый, отчего я поморщилась, едва удержавшись, чтобы не дать себе по лбу ладонью: ну вот кто меня за язык тянул? Могла бы промолчать, и сейчас спокойно лежала бы на это великолепном большом теле, не зная бед. И не замерзая.

— Я сказала что-то не то? — в какой-то момент мне стало обидно. Неужели мы не дорастем на идиллии, которая была у Мии с ее красавцем мужем? Не сможем доверять друг другу, ничего не скрывать и не бояться разговаривать обо всем, что приходит в голову? Потому что иначе это не будут не отношения, а хождение по мукам….и это еще при том, что Лютый и без моих откровений все чувствовал, а я же терялась в догадках, утопая в его холодном голубом океане колких глаз.

— Не в этом дело. К нам идут гости….и если ты не хочешь, чтобы кто-то сгорел от стыда и сбежал жить за ледниками в обличии медвежьего монаха, то лучше оденься.

— Гости? — пролепетала я, недоуменно улыбаясь и пытаясь сползти с его горячего тела, чувствуя, что цепляюсь бедрами за кое-что выпирающее и готовое к бою снова.

— Свирепый, — хмыкнул мой белокурый муж, обхватывая меня за бедра и явно сам не очень-то желая отпускать с себя, когда потянулся вперед, вдруг припав губами к груди, когда я растопырилась над ним, буквально зависнув в каком-то нелепом положении, стараясь не сесть на его эрекцию «чисто случайно» и при этом дотянуться до вороха одежды, а еще не взвизгнуть и не застонать, оттого, что его шелковистый и обжигающий язык принялся исследовать мою грудь с особым пристрастием.

— Лютый!

— Мммммда? — чуть ли не причмокнул этот наглец, как младенец, у которого изо рта вытащили леденец, с весьма характерным звуком, ловко ухватившись губами за другую грудь, отчего меня прошиб электрический разряд, как средство от морозного стоячего холода вокруг, что начинал покусывать тело, маня к еще кое-чему весьма СТОЯЧЕМУ, обо что можно было бы неплохо погреться. Еще раз.

— Там твой брат! — прохрипела я, обхватывая его голову руками, с наслаждением впервые зарываясь пальцами в его густую светлую шевелюру, от которой шел аромат колкого мороза и ледяной свежести.

— Я помню, — хмыкнули его губы на моей трепетной коже, отчего хотелось выгнуться навстречу, припасть к нему и начать все сначала, даже если было больно и весьма ощутимо жгло между бедер.

Если здравый смысл еще не стек вместе с логикой и мозгами в бедра, разрываясь новой вспышкой сладости и тянущего ожидания,