<a name="TOC_id20245192"></a>5

     Когда Наталья утром вошла в операционный зал, сразу увидела Шорникову, накрытую за столом всеми товарками. Как отличницу в классе. У которой двоечницы перед уроком поспешно сдувают сложную, запросто решённую ею задачку.

     Плоскостопная Послыхалина прошлёпала мимо: «Когда свадьба? Невеста? Или уже была? Ха-ха-ха!»

     Принимая от Шорниковой деньги для пенсионеров, Наталья не смотрела на неё. Была неузнаваема. От злобы потрясывалась. Бунт! Восстание прокажённых!

     Через полчаса лапающего её старичка она толкнула так, что развратненький улетел в спальню, сорвав за собой штору. Ударила дверью. Старый ловелас!

     У медлительного Водолаза тоже была злой, нетерпеливой. Вырвала у него ручку. «Распишитесь за него!» – приказала курице с красными щёчками. Выхватила ведомость с росписью, на весь дом бухнула сталинской дверью.

     Семибратовой считала деньги так, что у той, бедной, от мельканий купюр закружилась голова. «Ну, ты, дочка, даёшь».

     «Расправилась» Наталья со всеми пенсионерами – часу не прошло.

     Сидела, вольно развалившись на скамье. В парке. Закинутая на колено, заголившаяся нога без стыда покачивалась. Как толстенный питон. Ничего не скрываю! Хватит прятаться! Хватит бояться всего и всех. Смотрите! Толстая я? – да, толстая. Некрасивая? – да, некрасивая. Плевать на вас всех!

     Потом вошла в какой-то ступор, ничего не видела.

     Сатказин и Адамов ходили вокруг неё осторожно – подруга Юры Плуготаренко казалась пьяной. Сидит вся красная, мутно смотрит.

     Адамов залез в кусты. Достал из кармана новомодный мобильник с тараканьим усом. Потыкал кнопки. Пригнулся и закричал Плуготаренке как на другую планету:

     – Юра! Ты меня слышишь?! Это Адамов тебя беспокоит. А-да-мов!! Приезжай в парк. В парк, говорю, приезжай! Подруге твоей плохо. Сидит, никого не узнаёт. Не узнаёт никого, говорю! Приезжай!

     Наталья пришла в себя от холодной воды, брызнувшей ей в лицо. Бобовые к ней приблизились два лица. Вроде бы Сатказина и Адамова.

     Подлетел на коляске Плуготаренко:

     – Что с вами, Наталья Фёдоровна!

     – Солнечный удар, – дал заключение Сатказин. – Вон солнце сегодня какое. Как палач!

     Наталья глянула на солнце, увидела в нём палача, испуганно прижала к себе спецсумочку, обёрнутую пакетом. Хотела встать. Ей нужно пойти сейчас же на работу. Сдать ведомости и оставшиеся деньги. Отчитаться перед Шорниковой.

     – Сидите, сидите! – кинулись все трое. – Вам необходимо посидеть.

     Сатказин и Адамов на два голоса уже советовали пить много воды в такую жару, всегда иметь её при себе. А на голову обязательно что-нибудь надевать. Подтверждая свои слова, один (Сатказин) уже наливал в бумажный стаканчик фанту из маленькой бутылочки, а другой (Адамов) приспосабливал Наталье на голову бумажную свою шляпу, сделанную им из простой газеты. Бесстрашно оставшись под солнцем с голой лысинкой своей. Из венчика волос торчащей вроде красной помадки.

     Наталья послушно пила. В бумажном колпаке походила на маляра, присевшего на перерыв в работе. Однако вскоре поднялась. Поблагодарила фотографа и живописца. Почему-то их одних. И пошла.

     Плуготаренко смиренно тронулся следом. Медленно передвигал высокие рычаги. Чем-то напоминал колченогую собаку, хромающую позади хозяйки.

     Собака робко просила идущую женщину в колпаке:

     – Вам бы не ходить сегодня больше на работу. А, Наталья Фёдоровна? Ведь 35 сегодня на улице. Посидели бы лучше дома. В прохладе. А?

     Наталья забыла о жаре. Она шла в другой ад. В ад, созданный её дорогими товарками. Где в сплетнях ей вариться вечно.

     Остановилась, не дойдя до окон почты. До обзора из них.

     – Юрий Иванович, не провожайте меня дальше. Прошу вас. Поезжайте домой. Я вам позвоню. – И добавила: – Обязательно.

     Обрадованный Плуготаренко торопливо снимал уходящую женщину в измявшемся широком платье.

     Женщина сдёрнула дурацкий колпак, бросила в квадратную урну у почты. Тяжело взбиралась на крыльцо.

<p>

<a name="TOC_id20245292" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>

<a name="TOC_id20245294"></a>6

     Вера Николаевна застала сына у телефона. Понятно. Ждёт звонка. Даже не секрет – от кого. А пока в руках держит старый-престарый журнал. Который она сама достала вчера из шкафа. Чтобы перечитать понравившийся ей когда-то переводной роман.

     В детстве и юности сын любил читать, читал много. Меньше стал читать только после Афганистана. Но уж если вещь захватывала его, то читал как прежде: пока не перевернёт последнюю страницу – книгу или журнал не отложит.

     – Нравится? – спросила Вера Николаевна.

     Сын не ответил, поехал к себе, держа раскрытый журнал перед глазами. И про телефон забыл.

     – Поужинай сперва! – крикнула Вера Николаевна.

     Сын её не услышал.

     Роман назывался «Рэгтайм».

     Поражал перевод его, сделанный шумно известным писателем. Советским когда-то. К прозе которого Плуготаренко, в общем-то, был равнодушен.

     У профессиональных переводчиков, как казалось всегда Плуготаренко, давно сложился единый стиль перевода. И не плохой, и не хороший. Усреднённый. Перетаскиваемый ими из книги в книгу, из одного журнала в другой.

     Этот перевод ломал все каноны. Переводчик, молодой в ту пору писатель, казалось, сам написал этот роман. Как будто никакого англоязычного акына с его функциональным языком – просто не было. Причём написал как роман русский, написал блестяще, как сам свои вещи никогда не писал. Вот это поражало больше всего. На каждой странице он словно говорил профессиональным переводчикам: вот как надо переводить, вот как надо писать, уважаемые.

     Ужинать на кухню сын вплыл всё так же – с журналом у глаз. Пережёвывал какую-то еду, чем-то запивал из стакана. Перевернув страницу, вновь складывал журнал вдвое и подносил к лицу.

     Мать мыла посуду. Сын читал рядом, за чистым кухонным столом.

     – На вот, – сказала Вера Николаевна и подала бумажку: – Телефон Ивашовой. Мне Баннова его сегодня дала.

     Сын сунул бумажку в карман. Пропустив мимо ушей и «Ивашову», и «Баннову». Не удивился даже, что Баннова, оказывается, помимо прочего, держит в голове всю телефонную книгу города.

     Опять покатил к себе, по-прежнему удерживая раскрытый журнал у глаз.

     Читал всю ночь. Рано утром, не обращая внимания на возмущённые возгласы матери («Юра! Опомнись! Не звони! Шести нет!»), натыкал номер. На лупоглазом аппарате:

     – Наталья Федоровна, вы читали «Рэгтайм»? (Ни «здрасти», ни «прощайте!».)

     – Кто это? – спросил заспанный женский голос

     – Это я, Плуготаренко.

     И опять – как следователь на допросе:

     – Вы читали «Рэгтайм»?

     Во дворах только-только начали заходиться в оргазмах утренние иномарки, люди ещё спали, но уже через минуту-другую мужчина и женщина – словно одни во всей вселенной – наперебой пели в телефоне аллилуйю роману «Рэгтайм».

     Иногда, правда, сбивались с восторженного тона и начинали спорить. И больше всего почему-то о переводчике как о писателе. О произведениях его самого.

     – …Да переводом этим он затмил всю свою прозу, – горячился Плуготаренко. – Понимаете – затмил! Он переплюнул самого себя! Это не перевод даже. Это интерпретация романа американца. Роман им переписан заново. Это перевод на тему, по мотивам. Это русский роман об Америке. Оригинал наверняка бледнее перевода. Просто нет таких слов в английском языке, чтобы написать так здорово. Взяты герои у американца, фабула, сюжетные ходы – и написано всё заново. Как переписал бы бледную вещь хороший редактор.