Она снова оглянулась через плечо. Она ничего не увидела, но голоса прекратились. Слоан ждала, затаив дыхание. Послышался звук, словно кто-то наступил ногой на старый пол. Скрип линолеума.
– Хорошо, – прошептала она себе. – Хорошо, хорошо, хорошо.
Она просунула ноги в окно и встала на оконную раму.
Затем, приготовившись к тому, что будет больно, Слоан прыгнула вниз.
Слоан даже не взглянула на свою правую лодыжку. Она даже не хотела знать, что с ней.
По лицу текли слезы. Она прикусила сжатый кулак и захромала так быстро, как только могла, придерживаясь за стену в переулке, чтобы не упасть. Ей оставалось пройти несколько метров, и придется отцепиться от стены и перенести весь свой вес на правую ногу.
Слоан остановилась, чтобы вытереть слезы. Она чувствовала себя так, словно кто-то постоянно вонзал нож в ее правую ногу, каждый раз попадая в новое место. Все ее мысли пульсировали в такт боли. Она оторвалась от угла и закричала.
Еще один шаг, сказала она себе, задыхаясь, но это было неправдой. Чтобы добраться до реки, где были перила, на которые можно было опереться рукой, нужно было сделать еще по крайней мере сотню шагов. Сквозь пелену слез она оглянулась, чтобы посмотреть, не приближаются ли какие-нибудь машины. Но никого не было.
Она сделала еще шаг. И еще один.
Так она подошла к реке, где, наконец, увидела приближающиеся огни автомобильных фар.
ОТРЫВКИ ИЗ КНИГИ«Наконец, настал тот день: Сборник эссе об Избранном»Из эссе «Как сон» Лоры Брайант:
И он стоял там, наблюдая, как мои продукты рассыпаются по асфальту…
Лук скатывается в сточную канаву…
Разбилась бутылка молока и растеклась по трещинам на дороге…
…Так я увидела его впервые.
Разрушительный шторм Воскресителя начался, притяжение, измельчение, пережевывание материи, а вокруг него люди кричат, кричат, бегут.
Бегут, чтобы спасти себе жизнь.
Я упала, подвернув лодыжку. Одна из слабых в стаде, теперь уязвимая для нападения самого страшного хищника в мире, нашего будущего разрушителя мира, нашего дьявола во плоти. Моя смерть была неизбежна…
И вдруг.
Как сон…
Избранный шагает вперед. Золотые волосы блестят на солнце. На плече его знак Армии Мерцающих, дань уважения павшим товарищам, его убитым солдатам. На горле простой металлический браслет, его сифон, его меч. Между зубами зажат свисток, его щит. За его спиной выступает новая армия, восставшая из пепла погибших.
Наш защитник.
Избранный Дженетрикса.
Из эссе «Моя первая мысль» Хеверы Ибанез:
В первый раз его фотографию я увидела на следующий день после нападения в Чикаго. Он сражался, творил сложную магию при помощи голоса, сотрясал окна, дребезжал дверьми, но он не победил и не проиграл. Он все еще был с нами, и мы были рады, но еще мы почувствовали разочарование. Оттого, что он не спас мир одним своим свистом.
Это значит, что нас ждет еще бо́льшая мука. Еще больше расколотых надвое улиц, еще больше матерей с каменными лицами, одиноко шатающихся детей, мужчин, сидящих на бордюре и глядящих в никуда. Еще больше зданий, разорванных сверхъестественным ветром, еще больше обломков, разорванных занавесок и разбитых окон. Еще больше всего этого. Больше потерь. Больше обладания меньшим.
Я увидела фотографию, где он стоял рядом со знаком «стоп»: золотые волосы, золотая цепочка на шее, золотая ленточка на шее, губы плотно сжаты, на щеках ямочки, пожимает руку мэру в знак приветствия.
И моей первой мыслью было: «Я думала, он будет повыше».
27
Прихрамывая, Слоан вышла на проезжую часть и начала размахивать руками. Такси с визгом остановилось, и она успела открыть дверцу раньше, чем водитель решил, что она не стоит таких хлопот.
Водитель, гладко выбритый бледный мужчина лет двадцати с небольшим, повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. Она положила ногу на спинку сиденья.
– Мээээм, – сказал он, широко раскрыв глаза. – Мээээм, с вами все…
– Мне в Центр Кордуса, – отрезала она.
– Я отвезу вас в больницу, мэээээм.
– Нет, – ответила Слоан, стиснув зубы. Ей сейчас совсем не хотелось ехать в больницу на Дженетриксе и в одиночку разруливать все проблемы. – И если ты еще раз назовешь меня «мэм», то я свернусь клубочком и выкачусь из машины на всей скорости.
Всю дорогу Слоан смотрела на амулетики, висевшие на зеркале заднего вида – медальон с изображением святого, половинка сердца, крошечный пластиковый свисток. Радио было настроено на христианскую волну, и рождественский гимн «Господи Иисусе, Ты потрудился над моим сердцем» напомнил ей о том, насколько она сейчас далеко от дома.
Только когда машина уже подъехала к месту назначения, она вспомнила, что у нее с собой нет денег. Они ругались с водителем все громче и громче, когда из дверей вдруг выбежала Сирил. Слоан еще никогда не была так рада видеть ее ярко-оранжевую помаду.
– Господи, помилуй! – ахнула Сирил, когда Слоан вытащила свою распухшую – реально распухшую – лодыжку из такси. Сирил достала монету из мешочка на поясе, отдала ее таксисту, а затем обняла Слоан за талию, чтобы помочь выйти.
И только тогда Слоан осознала, что ей удалось сделать. Она сбежала из плена.
Как только они оказались внутри ЦПКиО, она позволила себе выдохнуть. Сирил посадила ее на скамейке у главного входа, и Слоан смотрела на то, как солнце светит сквозь крошечные стеклышки над ее головой и рассыпается по полу оранжевыми искорками. Было тепло, вперед-назад мимо нее бежали люди, топая тяжелыми сапогами, щелкая своими прекрасными остроносыми туфлями и скрипя кроссовками с розово-белой подошвой. Еще в машине она сняла со своей правой ноги обувь, когда поняла, что она впивается ей в распухшую лодыжку. Теперь нога стала багрового цвета. Слоан уже почти не чувствовала боли.
Что-то вдруг привлекло ее внимание. Она подняла голову и увидела Мэтта, наполовину идущего, наполовину бегущего по вестибюлю. Глаза у него были красные, как будто заплаканные. Когда он увидел, что она смотрит на него, он бросился бежать, едва не сбив с ног старую леди с тугими седыми кудряшками. Слоан поднялась на ноги, опираясь на стену. И упала ему в объятия.
Его руки обвились вокруг ее талии, он приподнял ее так, что она едва доставала ногами до земли. Ей было приятно ощущать его тело так близко. Последнее время, когда они спали вместе, она недостаточно ценила эту близость. Сейчас ей было хорошо, и не только потому, что у него была подтянутая, накачанная фигура, а еще потому, что он был теплым, родным и добрым. У него никогда не получалось зажечь ее так, как того бы ей хотелось, но она горела для него стабильно и ровно. Она скучала по этому сигнальному неугасимому огоньку.
Она на автомате обняла его и почувствовала, что вся его спина была влажной
