Я увидел мужчину средних лет, который наклонился и улыбнулся, будто смотрел на ребенка. У него были темные кудрявые волосы, как у меня (то есть у Лестера), широкий нос в веснушках и ласковые добрые глаза. Он протягивал кому-то розу.
– Подарок тебе от мамы, – его шепот влился в песню Мэг. – Эта роза никогда не увянет. И шипы тебя никогда не поранят.
К цветку потянулась пухлая детская ручка. Я решил, что это одно из первых воспоминаний Мэг – что-то на самой кромке сознания. Она взяла розу, и в ее руке цветок развернул прекрасные лепестки. Стебель нежно обвил запястье Мэг, и она запищала от восторга.
Другая картина: император Нерон в лиловом костюме-тройке, стоя на коленях, смотрит Мэг прямо в глаза. Улыбается так, что, если не знать Нерона, можно принять его за доброго малого. Под бородой, напоминающей ремень шлема, вздулся двойной подбородок. На толстых пальцах сверкают кольца, усыпанные драгоценными камнями.
– Ты же будешь хорошей девочкой, правда? – Он сжал плечо Мэг слишком сильно. – Твоему папочке пришлось уехать. Если будешь себя хорошо вести, может быть, вы снова увидитесь. Вот будет здорово, да?
Маленькая Мэг кивает. Я каким-то образом почувствовал, что ей тогда было пять лет. Я представил, как мысли и чувства кипят у нее внутри, превращаясь в толстую защитную скорлупу.
Перед глазами появилась новая сцена. На мраморных ступенях Нью-Йоркской публичной библиотеки в Мидтауне лежит труп мужчины. Одна рука прижата к животу, исполосованному жуткими ранами, возможно оставленными ножом или когтями большого хищника.
Вокруг ходят полицейские, что-то записывают, фотографируют, следят, чтобы зеваки не заходили за желтые ленты. Однако двоих они пропускают: Нерона в новом лиловом костюме, но с той же мерзкой бородой и теми же украшениями, и напуганную, бледную, упирающуюся Мэг, которой уже, наверное, исполнилось шесть. При виде тела она всхлипывает. Пытается отвернуться, но Нерон кладет ей на плечи тяжелую руку и не дает уйти.
– Я хочу, чтобы ты увидела, – его голос полон притворного сочувствия. – Мне так жаль, милая. Зверь… – Он вздыхает, как будто трагедию невозможно было предотвратить. – Я хочу, чтобы ты занималась еще старательнее, слышишь? Делай все, что скажет учитель фехтования. Если с тобой случится что-то плохое, что-то еще ужасней, чем это, ты разобьешь мне сердце. Смотри. Запоминай.
Глаза Мэг наполняются слезами. Она подается вперед. В другой руке ее отца зажат стебель розы. Раздавленные лепестки разбросаны у него по животу и почти не заметны на фоне крови. Она кричит:
– Папочка! Помоги!
Полицейские не обращают на нее никакого внимания. Зеваки смотрят сквозь нее. Рядом только Нерон.
В конце концов она поворачивается к нему, зарывается лицом в его жилет и безутешно рыдает.
Тени на стенах пещеры замелькали быстрее. Песня Мэг, отдаваясь эхом от камня, начала разбиваться на разные звуки. Вода вокруг меня закипела. На островке сгустилась тьма, она закрутилась как смерч, принимая форму человека.
– Мэг, прекрати петь! – завопил я.
Всхлипнув в последний раз, она рухнула на колени, по лицу ее текли слезы. Она со стонами повалилась на бок, голос ее захрипел, как смятая наждачная бумага. Стразы в очках еще светились, но слабым синеватым светом, как будто из нее выжали все тепло.
Больше всего на свете мне хотелось броситься к Мэг. Вода из источников Мнемозины и Леты почти перестала на меня действовать. Я знал Мэг Маккаффри. Мне хотелось ее утешить. Но еще я знал, что для нее опасность не миновала.
Я повернулся к острову. Призрак отдаленно напоминал человека, он состоял из теней и световых отблесков. Сцены, рожденные песней Мэг, вспыхивали и исчезали в его теле. Он устрашал больше, чем Эгида на щите Талии, – от него исходили волны ужаса такой силы, что мне стоило огромных усилий не потерять контроль над собой.
– Трофоний! – крикнул я. – Оставь ее в покое!
Его образ стал отчетливей: блестящие темные волосы, горделивое лицо. Вокруг него кружился рой призрачных пчел, существ, посвященных ему, – маленькие сгустки темноты.
– Аполлон, – его низкий голос прозвучал резко, как тогда, когда он исходил из уст сидящей на Троне Памяти Джорджины. – Я так долго ждал, отец.
– Прошу тебя, сын, – я молитвенно сложил руки. – Не Мэг твой проситель, а я!
Трофоний посмотрел на юную Маккаффри, которая лежала, съежившись и дрожа, на каменном выступе.
– Если она не просительница, зачем же она призвала меня своей скорбной песней? У нее есть много вопросов. Я могу дать ответы взамен на ее разум.
– Нет! Она… Она хотела защитить меня, – мой голос сорвался. – Она мой друг. Она не пила из источников. Но я пил. Я пришел к твоему священному оракулу с просьбой. Возьми лучше меня!
Смех Трофония был жутким… он был достоин духа, который провел тысячи лет в темноте со змеями.
– Возьми лучше меня, – повторил он. – Именно об этом я молил тебя, когда мой брат Агамед не мог выбраться из туннеля, когда ему раздавило грудь, когда он умирал. Ты тогда прислушался ко мне, отец?
У меня пересохло во рту:
– Не наказывай ее за то, что сделал я.
Призрачные пчелы Трофония разлетелись широким облаком и яростно жужжали мне в лицо.
– Знаешь ли ты, как долго я скитался по миру смертных после того, как убил собственного брата, Аполлон? – спросил призрак. – После того, как я отрезал ему голову, с его кровью на своих руках я бродил по безлюдным местам недели, месяцы. Я молил, чтобы земля поглотила меня, покончив с моими страданиями. Но мое желание исполнилось лишь наполовину, – он обвел рукой пространство вокруг нас. – Теперь я живу во тьме, потому что я твой сын. Я вижу будущее, потому что я твой сын. А мои боль и безумие… Почему бы мне не поделиться ими с теми, кто просит моей помощи? Неужели ты сам кому-нибудь помогал просто так?
У меня подкосились ноги. Я упал на колени, оказавшись по подбородок в ледяной воде.
– Прошу тебя, Трофоний! Теперь я смертный. Требуй платы с меня, а не с нее!
– Но девчонка сама вызвалась! Она открыла мне свои самые большие страхи и сожаления.
– Нет! Нет, она не пила воду из источников. Ее разум не готов. Она погибнет!
В темной фигуре Трофония словно молнии вспыхнули картинки: Мэг в коконе лежит в муравейнике; Мэг становится между мной и Литиерсом и останавливает его клинок, скрестив свои золотые мечи; Мэг крепко держится за меня, когда мы летим на грифоне из зоопарка Индианаполиса.
– Значит, она тебе дорога, – сказал оракул. – Отдашь ли ты свою жизнь в обмен на ее?
Мне было трудно ответить на этот вопрос. Пожертвовать жизнью? В любой момент моего существования длиной
