Таня подбежала к Хромову и крепко обняла его.
– Наконец-то, наконец-то, – горячо зашептала она. – Никуда больше тебя не отпущу, понял?
– Понял, понял, – прошептал Хромов. – Всё закончилось.
Яна стояла рядом и завороженно смотрела на Хромова, будто не узнавала его.
– Всё закончилось, – повторил Хромов. – В Крым скоро поедем. Будет отпуск, и поедем в Крым…
Он не знал, почему вспомнил про Крым, и говорил первое, что придёт в голову.
Когда он обнимал Таню и смотрел вдаль, ему вдруг на секунду почудилось, будто вокруг не снег, а ослепительно-белый песок на берегу моря. И море не синее, а чёрное, как мазут, и в небе нет солнца, луны и звёзд.
Он шёл по песку к берегу, на котором стоял диван, обитый блестящей чёрной кожей. На диване сидели трое. Они обернулись в его сторону, и тогда он понял, что вместо лиц у них – блестящие зеркальные маски.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
* * *Когда Нойгард, Гинзберг и Крамаренко уселись на диван перед огромным экраном в комнате психологической разгрузки, Лазарев вдруг понял, что где-то это уже видел.
Но где и когда?
Ему вдруг на секунду показалось, будто он идёт по белому песку в сторону моря, а на берегу стоит чёрный кожаный диван и на нём сидят трое в чёрных капюшонах и зеркальных масках.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
Он зажмурился, мотнул головой, и видение расплылось в воздухе, как пару часов назад растворилось наваждение с рекой, лесом и его командой, да, вот этой командой, которая сейчас сидит на диване перед экраном.
И он вдруг понял, что у него в руке.
Он посмотрел на серебристую звезду, и внутри заговорил неземной бессловесный голос – может быть, точно так же море говорило с «Авророй», – что всё это теперь навсегда с ним и что он теперь навсегда часть этого моря.
Что эта звезда – он сам.
Что это огонь, падающий с неба.
Что это они все – и он, и его звезда, и «Аврора», и корабль, и даже его мёртвая команда, и само это море, которое на самом деле осталось с ним, – огонь, падающий с неба.
Он понял, что море не отпустило его и не отпустит больше никогда.
Нойгард, Гинзберг и Крамаренко сидели на диване и бессмысленно смотрели на Лазарева, будто чего-то ждали. Он сел рядом с ними.
– «Аврора», покажи нам море, – сказал он.
И на огромном экране появилось море.
Чёрное море возле мыса Фиолент в Крыму.
Огромное, синее, шумящее волнами, сверкающее всплесками белой пены под ослепительно-синим небом.
Он посмотрел на тех троих, что сидели рядом. На их лицах отражалось синее сияние, и они глядели на море завороженно, не отрывая глаз, точь-в-точь как живые. Только они были ненастоящими, и море было ненастоящим, но оно так бурлило и пенилось, так шумело прибоем, ширилось дрожащим синим полотном на горизонте.
Лазарев крепко сжал звезду в руке, подмигнул остальным и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
Введенский потрогал рукой море. Оно казалось ледяным. Ему вдруг стало невыносимо холодно.
Крамер склонился над ним, тяжело вздохнул и погладил по взмокшим волосам. Улыбнулся, прищурился и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
Хромов поцеловал Таню в висок. Он не мог поверить, что всё кончилось. Он больше не хотел ни о чём думать. Таня плакала. Он тоже плакал.
Он погладил её по волосам и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
* * *Трое в зеркальных масках сидели на диване, обтянутом чёрной кожей.
Они ждали четвёртого. Они уже очень долго ждали четвёртого.
Они видели чёрного коня, идущего прямо по небу, но это был не четвёртый.
Видели белую башню, поднявшуюся из моря, и это тоже был не четвёртый.
И окровавленный нож, выброшенный волнами на берег, и склянка с чёрной водой, и прилетевшая издалека чайка – все это было, но ничто не было четвёртым.
Они знали, что четвёртый – огонь, зажигающий звезды и рождающий зло.
Зло страшное, зло убивающее, не знающее жалости, всепожирающее и ненасытное.
Они ждали четвёртого и боялись его, потому что он станет уничтожающим огнём, падающим с неба.
Они ждали четвёртого и мечтали о нём, потому что он станет огнём, зажигающим звёзды и рождающим новый мир.
Только мир, рождённый во зле, станет настоящим.
И когда умер на пыльной дороге Введенский, и Хромов обнял жену, и Лазарев увидел море, в сером небе послышался тревожный нарастающий гул.
Трое подняли головы вверх.
Раздался гром, и по небу чиркнуло белой вспышкой, будто молнией, а потом взорвалось прямо над морем ослепительным светом ярче тысячи солнц.
Их зеркальные маски вспыхнули огненными бликами. На секунду всё превратилось в белый свет.
Когда вспышка исчезла, на горизонте медленно взгорбилась огромная чёрная волна.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
Вот оно, рождённое огнем, вот оно, беспощадное зло, которое будет жить всегда в каждом из нас.
Трое встали с дивана и подошли к краю берега.
Они достали алмазные ножи, вскрыли свои грудные клетки и вытащили дрожащие сердца, с которых капала густая тёмная жидкость.
Они бросили сердца в море и замерли на месте.
Волна становилась всё больше. Она кипела, бурлила, приближалась огромной чёрной стеной, а потом нависла над берегом, обрушилась на белый песок и с диким рёвом смела всех троих.
Море было чёрным, песок – ослепительно-белым, а небо – серым, без солнца и луны.
Из-за горизонта медленно поднялись четыре маленьких сияющих звезды.
Эпилог
25 марта 1938 года
Москва
18:30
Скворцов закрыл за собой дверь, расстегнул пальто, повесил меховую шапку на крючок, потом вдруг вспомнил, что обещал по пути домой купить хлеба.
– Леночка, милая, я в продмаг схожу – забыл хлеба купить. Что-нибудь ещё надо захватить? – сказал он, приоткрыв дверь в комнату.
Его жена сидела на тахте с книжкой в руках. Увидев Скворцова, она зевнула и лениво ответила:
– Яйца кончились. Возьми дюжину. Ты сегодня рано.
– Последнее занятие отменили, – устало сказал Скворцов. – Ты готовила что-нибудь?
– Ничего не успела, я сама пришла в шестом часу.
– Хорошо, я сейчас сбегаю до продмага, приготовим что-нибудь. Устал как собака.
– Я тоже.
Скворцов кивнул, снова нахлобучил шапку, застегнул пальто и вышел из квартиры.
Когда он спустился, уже совсем стемнело, и он не заметил лужу прямо под ногами. Выругался – не хватало ещё, чтобы ботинки промокли.
Когда он вышел через арку на улицу, в глаза больно ударил слепящий свет фонаря. Это показалось ему странным: он раньше никогда не светил так ярко. Заменили лампу?
Продмаг совсем рядом, на Спиридоньевском – лишь бы не скопилась очередь, он и так сегодня страшно замотался, не хватало ещё стоять за хлебом, и ещё наверняка там будет отираться этот забулдыга, который вечно просит папиросу, хотя Скворцов каждый раз говорит, что не курит. Можно бы уже
