– Подойди ближе, мой юный друг. Твой отец хочет тебе что-то сказать.
Он не смог ослушаться и шагнул вперед.
Марко Фейра встал и медленно повернулся к сыну. У лорда Феникса были отсечены кисти обеих рук, а на месте глаз зияли кровавые ямы. Он улыбался, словно в происходящем не было ничего необычного.
Кристобаль закричал…
…И пришел в себя.
Вокруг было темно и тихо; пахло сыростью и гнилью. Он лежал на чем-то мягком и влажном, такой слабый, что едва мог пошевелиться. Он попытался приподнять голову и сдавленно охнул – левая сторона лица полыхала от боли и центром пожара был глаз.
Он вспомнил все и сразу.
Приподняться на локте удалось не сразу, но постепенно ему удалось вновь обуздать собственное тело. Слева ощущалось чье-то присутствие – еле слышное ровное дыхание, живое тепло. Он медленно сел и огляделся по сторонам, вглядываясь в темноту прищуренным правым глазом, который сильно слезился от напряжения. Пожар в левой глазнице не утихал, но ему удалось отодвинуть боль куда-то в дальний угол сознания, забыть о ней – и о том, что от него оторвали нечто куда более важное – хотя бы на некоторое время. По крайней мере, пока он не разберется, куда попал.
Темнота никак не желала рассеиваться. Он вдруг испугался, что на самом деле полностью ослеп, и решил проверить это единственным доступным способом – вытянул перед собой правую руку и вызвал первопламя. Оно откликнулось сразу же. Над его раскрытой ладонью затанцевал маленький огонек, который постепенно разгорелся, повинуясь беззвучному приказу.
Он перевел дух. Что ж, двумя проблемами меньше – правым глазом он все-таки видит и свой дар не утратил. Это уже что-то.
Он осторожно повернул голову и увидел, что рядом лежит Эсме. Ее бледное осунувшееся лицо в неровном свете первопламени выглядело совершенно мертвым; поддавшись порыву, он схватил ее левой рукой за плечо и… разбудил. Она мгновенно распахнула свои огромные глаза, несколько раз моргнула, недоверчиво глядя на него, а потом тихонько проговорила хриплым, сорванным голосом:
– Ты живой…
И заплакала.
Он погасил первопламя и прижал ее к себе обеими руками, ощущая, как худые плечи содрогаются от беззвучных рыданий. Телесная боль отступила, а вот рваная рана в душе как будто начала сочиться гноем. Он все помнил, но удерживал правду на некотором расстоянии от себя, потому что сомневался, что сможет с нею справиться. Он потерял свой фрегат. Нет, хуже – фрегат отказался от него, отсек его, выбросил на корм рыбам, как выбрасывают рыбьи же потроха, чтобы приманить зверя покрупнее. И зверь пришел. Теперь они у него внутри.
Эсме начала сбивчиво шептать ему на ухо то, о чем он уже догадывался: когда он потерял сознание, «Невеста ветра» оборвала связи со всеми, кроме Сандера, и выгнала их, заставила сесть в лодки и спасаться бегством. Они не хотели, они сопротивлялись, но «Невеста» что-то такое с ними сделала – и опомнились они только в море. Там же Эсме поняла, что в их лодке больше никого нет и вокруг поднимается очень густой туман.
А потом она сама лишилась чувств.
Он гладил ее по волосам, прижимал к себе и баюкал как ребенка. Он чувствовал себя старым, слабым и усталым калекой и никак не мог справиться с этим ощущением; это его злило. Яростная, пламенная часть его требовала немедленно собраться с силами и найти выход из положения. Но у него было слабое тело – смертное тело. Иногда дети неба столь же беспомощны, как дети земли.
– Где мы? – тихо спросила Эсме, пока он в полной темноте вытирал ей заплаканные щеки и нос. Он не видел, но чувствовал, как она смотрит на него. Он боялся этого вопроса. – Куда мы попали?
– Судя по тому, что я увидел… – начал он и осекся. Собственный голос звучал непривычно. Нахлынула паника, которую он с трудом унял, а потом призадумался и понял: с двенадцати лет, с того самого момента, как ему случилось проснуться в доме рыбака Тако на острове Огами, он слышал эхо собственных слов. Каждое слово, произнесенное вслух, повторял некий голос, и это означало, что он не один. Теперь этот голос исчез. Он вздохнул. – Мы в брюхе какого-то очень большого и очень запущенного фрегата. Больше я ничего не могу тебе сказать.
Она шмыгнула носом и чуть отстранилась. Он разжал руки, позволив ей встать.
– Ты можешь… снова зажечь свет?
Он поколебался, но сделал то, о чем она просила, – поднял руку над головой и призвал первопламя, на этот раз сделав его достаточно сильным, чтобы можно было в подробностях разглядеть странное место, куда они попали.
Бугристая лжеплоть стен маслянисто заблестела, отражая свет первопламени: с высокого потолка свисали бахромчатые наросты, а пол выглядел как плотная губка, напитавшаяся водой. Отдаленная часть брюха утопала во тьме, но по еле слышному плеску воды можно было предположить, что там находится внутреннее озеро. Сопоставив видимые размеры с тем, что оба они знали о фрегатах, оставалось лишь произнести вслух название того живого корабля, который их проглотил, но почему-то не стал переваривать.
– Белый Фрегат, – проговорила Эсме, вставая. – Мы внутри Белого Фрегата.
Он тоже поднялся, продолжая держать правую руку на весу, и чуть не упал – боль, дурнота, головокружение накинулись разом. Эсме подставила ему плечо, помогла удержаться на ногах. А потом потянулась к его лицу.
– Не надо… – Он повернул голову и посмотрел на нее уцелевшим глазом.
– Я еще в лодке сделала все, что могла, – ответила целительница с горечью. – Остановила кровь и з-закрыла рану, чтобы она не воспалилась. То, что ты чувствуешь, боюсь… фантомная боль.
Он на миг застыл, зажмурившись. Бывало и хуже. Тридцать лет назад, когда в мачту попала молния, было намного больней. Но стоило вспомнить о мачте – и о фрегате, – как все кости в его теле превратились в расплавленный свинец и боль перешла в агонию.
Не потерять сознание. Он не имеет права терять сознание.
Застонав сквозь стиснутые зубы, он тяжело опустился на колени и воткнул скрюченные судорогой пальцы левой руки в губчатую лжеплоть Белого Фрегата. Она легко поддалась – ничего не произошло. Огромный живой корабль как будто их не замечал. Но ведь он зачем-то открыл пасть, чтобы заглотить маленькую лодку?
И, кстати, где она?..
– Выход должен быть где-то там, – сказал он, кивком указывая в сторону. От резкого движения в голове словно что-то взорвалось. – Если он и впрямь внутри такой же, как все остальные
