– Алекса? Ты так и назвала своего сына?

– Александр. – Сказала Полонская, посмотрев в глаза Самсонову. – Я назвала его Александр.

Это смутило его, потому что напрашивались опять слишком лирические аналогии, которые нехорошо бередили ему душу.

– То есть ты никого здесь не знаешь, кто может быть связан с Пилсудским? – Спросил Самсонов.

– Да, знаю. Конечно, у него здесь обширные связи. Но это всё по старой памяти, я не слышала, чтобы он здесь появлялся в последнее время. А эти знакомые никогда не приходили ко мне с известиями от него. Может просто отправить телеграмму во Львов?

– Настя, границы закрыты, телеграммы не отправляются через неё. Боюсь, что твоего сына теперь уже не вытащить оттуда. Да, и как ты себе это представляешь? Он же юнец, которому вскружили голову патриотическими сказками. Неужели ты думаешь, что он послушается мамочкиного оклика? Нет, он полон решимости поквитаться с «этими русскими» за обиды столетней давности. А то, что новые хозяева с ним только заигрывают, и совершенно точно не собираются выполнять свои обещания, ему и в голову не приходит.

– Это твой сын. – Тихо сказала Полонская.

– Что? – Переспросил Самсонов, хотя слова расслышал. Но уж больно дикий смысл был в них заложен.

– Это твой сын, Саша. – Повторила чуть громче Полонская, сверля его своим пронизывающим взглядом. – Я понятия не имела, увижу ли тебя снова, поэтому и назвала его так, чтобы и он сам, и его имя, напоминали мне о тебе.

Это Самсонова окончательно добило, и он устало откинулся на спинку стула, массируя лицо руками, взлохмачивая бороду, становясь похожим на огромного дикого медведя.

– Какого чёрта ты мне ничего до сих пор не сказала. – Наконец произнёс он севшим голосом. – Я же был в Варшаве ещё семь лет назад. А ты даже не появилась.

– А смысл? Ну, вот появилась я сейчас, а ты бегал от меня несколько дней, как в старые времена. Но тогда у меня ещё был муж, хоть у нас и были странные отношения. И что бы это изменило? Ты всё равно женат, меня сторонишься.

– Настя, но про сына-то ты могла сказать? Это же наш сын!

– Извини. Я слишком тебя ненавидела тогда, чтобы встречаться. А сейчас… Возможно, это от понимания своего одиночества. А тут ты. Весь такой блистательный и важный. Как и обещал, стал генералом… Только не для меня. А я… теперь никому не нужна, даже собственному сыну, который такой же упрямый, как ты. И для которого абстрактные рассуждении о долге и стране значат гораздо больше, чем я. Только страну он выбрал другую. Видишь, не все поляки такие эгоисты, как ты говорил.

Спорить на эту тему Самсонов считал сейчас неуместным, поэтому просто промолчал. Аппетит был безнадёжно испорчен, причём у обоих. Немного выпили вина, поговорили о возможностях как-то связаться с младшим Александром. Самсонов обещал подумать ещё, но честно признался, что официальных способов к этому не видит. Осталось только попробовать неофициальные, задействовав те немногие связи, которые можно найти в Варшаве. Но это опять же бесполезно, потому что эти люди сами находятся во враждебной системе. И даже если имеют связь по ту сторону границы, то уж точно не будут помогать.

На улицу вышли оба в подавленном состоянии, молча брели к карете. На мостовой гулко раздавались шаги армейского патруля. Самсонов понял, что безнадёжно влип. Мало того, что эта женщина по-прежнему его волновала и влекла, так теперь ещё выяснилось, что она для него не просто страничка в прошлом, и у них действительно есть много общего. Самое время вежливо попрощаться, и оставить её одну убиваться своим горем, страхами за сына и одиночеством. А самому спокойно заняться делами армии, и выкинуть всё из головы. Но по своему складу характера, как раз теперь он и не мог оставить Полонскую. Здесь было всё вместе – и жалость, и чувство собственной причастности ко всему, и появившееся осознание ответственности за эту взбалмошную, но такую близкую ему женщину. Поэтому, остановившись у кареты в тени деревьев, он обнял её, прижал голову к груди, и сказал на ухо:

– Пойдём ко мне. Тут совсем рядом, карету можешь отпустить.

Ну, что тут сказать. Ничего конкретного он, конечно, не планировал. Всё могло пройти вполне мило и трогательно – слёзы в подушку, и забывшаяся тревожным сном Анастасия на его плече. Но Полонская решила утешиться по-другому, дав волю своей страсти, возможно, пытаясь забыться в ней, а может ещё почему-то. Кто их разберёт этих женщин. Самсонов был мужчина уже в годах, конечно, но кое на что был способен, и знал это. Но тут… То ли чары Полонской так подействовали, то ли стресс и накопившийся адреналин, но он и сам себе удивился. Хорошо, что по приходе на квартиру, успел шепнуть Василию, чтобы разбудил в любом случае как обычно, не взирая ни на что…

…И верный Василий выполнил своё обещание. Как потом выяснилось, сначала он долго звал шёпотом своего генерала от двери спальни, а когда понял, что это бесполезно, то вошёл, и растормошил его за плечо, молча показав пальцем на часы, которые держал в руке. Самсонов, как мог аккуратно, высвободил свою руку из-под спящей Анастасии, и отправился приводить себя в порядок. А когда вернулся, застал её сидящей на кровати с взлохмаченными тёмно-русыми волосами, скрестив ноги по-турецки. На тело было накинуто одеяло, впрочем, оставлявшее открытой одну грудь. Больше всего ему не нравился взгляд…

– Даже не думай. – Строго сказал он, стараясь не смотреть в её сторону, и начиная одеваться. – Если у нас с тобой перемирие, то это ещё не значит, что все остальные военные действия отменяются.

Как же. Разве какие-то возражения могли остановить Полонскую! Проще остановить паровоз – поезд, стой! Раз-два. Самсонов услышал шелест, и шлепки босых ног по полу. Он как раз застёгивал штаны, когда горячие ладони легли ему на плечи поверх нижней рубахи.

– Может война ещё подождёт немного? – Раздалось над ухом.

– К сожалению, нет. И если я потеряю время, то ты можешь и не дождаться своего женераля из похода. Настя, всё, что я до этого говорил тебе про занятость, это не шутки, и не отговорки. Будь хорошей девочкой, и не мешай мне собираться.

Конечно, она не отставала, продолжая вертеться рядом, пытаясь его приласкать, но Самсонов был сосредоточен, на провокации не поддавался, и завершил подготовительные мероприятия, успев обуть сапоги, накинуть расстёгнутый китель, и взять в руки ремень с портупеей. Решив больше не рисковать, задерживаясь в спальне, он совершил сложный манёвр из нескольких шагов в разные стороны, увеличивая дистанцию до Анастасии, и быстро направился к двери. Там обернулся, окинул взглядом стоявшую посреди комнаты,