Они поднялись на вершину дюны, вздымавшуюся над берегом океана. Урукето качался на прибрежных волнах, набегавших ему на спину. Энге потребовала внимания и простейшим из жестов фарги велела всем плыть на берег.
– Может быть, все города теперь станут такими. Нам от иилане’ нужен только мир – как и от вас.
Она повторила сигнал, наконец иилане’ поняли его и полезли в воду, спускаясь по плавнику. Энге повернулась к Керрику, выражая одновременно сомнение и надежду:
– Я думаю, что все города иилане’ оставят теперь ваш род в покое, ведь каждая эйстаа знает, какую ужасную смерть вы можете принести. Ну а вы будете нападать на города?
– Нет, конечно. Сейчас все узнают, что произошло, и никто более не ступит в Алпеасак.
– Никогда? Настанет день, и ты умрешь, Керрик. А что будут делать устузоу, когда тебя не станет, а богатый и обильный Алпеасак будет рядом? Обильный и беззащитный…
– Новой войны не будет.
– Пусть будет правда в твоих словах. Я вижу сейчас мир, мир длиной в твою и мою жизнь. Но я думаю о завтрашнем завтра. И я вижу твой народ во множестве приходящим в мой город и отбирающим мир у Дочерей Жизни.
– Этого не будет.
Керрик смотрел, как иилане’ выбирались из урукето на берег и застывали в оцепенении, завидев Энге, показывавшую «конец конфликту – конец убийствам». И понял, что она отвечала не ему.
Однако приходилось принимать такую возможность. Иилане’ не изменятся, они не в силах измениться. Но тану все время узнают новое и меняются. И если дело вновь дойдет до столкновения – каким будет его исход?
– Я еще кое о чем хотела тебе сказать, но нам пора отплывать, – проговорила Энге.
– Да, хотелось бы поговорить, но нет времени. Увидимся ли мы, Энге?
– Надеюсь, что это возможно, но думаю – едва ли.
– И я тоже. Мой друг Надаске’ погиб. Теперь ты среди иилане’ единственная, кого я могу считать другом. Я буду помнить о нашей дружбе. Но сегодня, увидев гибель Вейнте’, я понял, что хочу забыть об иилане’. Довольно, Энге. Я – тану и им останусь.
Энге хотела рассказать ему об Угуненапсе и Духе Жизни, но, заметив холодность в его позе, не решилась.
– Ты такой, какой ты есть. Ты – это ты.
Она повернулась, скользнула в воду и поплыла. Он смотрел, как остальные последовали за ней и первые двое взобрались на плавник урукето. Живое судно устремилось в открытое море.
Керрик вновь поднялся на дюны. Трое мертвых иилане’ лежали на песке, облепленные мухами. Нагнувшись, он выдернул металлический нож из шеи Вейнте’, вытер его о песок. Трупы надо похоронить. Это посмертное объятие вовсе неприлично. Он стащил мертвого Надаске’ с Вейнте’, закрыл невидящие глаза друга и уложил тело на песок. Собравшись уходить, он вдруг вспомнил о ненитеске.
Фигурка стояла на полочке в глубине укрытия Надаске’. Металл холодил пальцы, красные камешки глаз блеснули на солнце, когда Керрик поднял ее повыше.
И с фигуркой в одной руке и ножом сына в другой Керрик повернулся к иилане’ спиной и устало зашагал к стоянке тану.
Заключение
Так было, и пусть все помнят об этом. Так говорит алладжекс, когда рассказывает о минувших днях. Ashan etcheran wariadith, aur skennast man eis. Так это звучит на марбаке. Думаю, что теперь на сесеке мне этого не сказать. Армун может: языки всегда ей давались легко. Парамутаны сказали бы что-нибудь вроде: «Harvaqtangaq netsilikaktuvuk». Мы каждый год встречаемся с парамутанами. Меняемся с ними. То есть меняются другие тану, а мне просто приятно побыть среди этих странных дружелюбных людей. Кстати, порро мы им не возим – хватило первого и последнего раза. Поломанные руки и ноги срослись, а вот новый глаз вместо выбитого не вставишь.
Армун поговаривает о том, чтобы снова сплавать с парамутанами за океан, и я отвечаю – почему бы и нет? У нашей дочери Исель теперь свой охотник, они с ним ушли на север. Арнхвит пока с нами. Он вырос и стал сильным и искусным охотником; у него теперь свой саммад. Как многие из детей, рожденных на острове, он не ощущает потребности скитаться весь год, повинуясь охотничьему зову. Я знаю, женщинам такая жизнь нравится. Они не хотят покидать свои засеянные харадисом поля, свои печи и ткацкие станки. Когда здесь становится очень жарко, они начинают твердить: как бы нам хотелось сейчас к снегам и морозам… женская болтовня. Из прежде живших здесь саммадов многие ушли, и на их месте теперь живут другие. Некоторые тану умерли. Хромой Ортнар жив и по-прежнему ворчит. А могучий Херилак, переживший столько сражений, не проснулся однажды – так и окоченел ночью под боком у Меррис. Странные вещи случаются. Теперь она растит сына, Терина. Он уже большой и очень похож на отца.
Так было, и пусть все помнят. Это легко сказать на иилане’: lulukhesnii igikurunke’, marikulugul marikakotkuru – и приподнять хвост, чего я никогда не мог сделать. Надо бы сходить в город – в Алпеасак – и поговорить с ними. Интересно – правит ли еще Ланефенуу? Если она жива, то, конечно же, до сих пор эйстаа. Ее так просто не вытолкнешь с этого места. Надо побеседовать с ней. Я пытался разговаривать с Арнхвитом, но он твердит, что и слова больше не скажет на иилане’. Хватит, мол, с него и марбака. Я не спорю. Интересно, не забыл ли сын своего друга Надаске’, сразившего Вейнте’ его же собственным ножом и убитого прямо у него на глазах? Прежде все это снилось ему по ночам и он просыпался в слезах – и так было долго. Я думаю, что он прав. Теперь ему незачем помнить речь иилане’. И он не захотел тогда брать назад свой нож – даже когда я до блеска начистил его. Теперь этот нож носит на шее его сын, а Арнхвит носит мой. Отец и сын – так и должно быть.
Иногда мне не хватает его прохладного прикосновения к груди. Но блестящее металлическое кольцо осталось на месте. Вейнте’ вырастила его, чтобы не дать мне убежать от мургу. Она умерла давно, но все-таки поздно. Несть числа погибшим от ее руки. Скоро я пойду в Алпеасак. Надо сказать, чтобы они были осторожны, укрепили стену, может быть, перенесли
