Спад оживленно моргает и смотрит на меня с непониманием, открыв рот:

— Что... что ты имеешь в виду?..

Я смотрю на Юэна, они с Форрестером беспокойно напрягаются. Потом поворачиваюсь к Спаду:

— Называй это политической кампанией, развернутой для того, чтобы держать пациента в здравом уме и добиться его сотрудничества во имя выполнения нашей задачи как можно быстрее.

— Что... — он трогает свою рану, — что вы сделали?

— Мы не трогали твою почку. Мы не мясники.

Спад вытягивает шею к Юэну и тот подтверждает:

— У тебя все так же две почки.

— Но... но что я тогда делаю тут? Для чего мы летим в Берлин? Для чего меня тогда резали?

Высокий, гавкающий голос провоцирует несколько голов повернуться на нас. Я гляжу на Майки, потом на Юэна, наклоняюсь ближе и шепчу:

— Видишь ли, это не то, что мы взяли из тебя, это то, что мы положили в тебя.

— Что?

— Герыч: несколько килограммов чистого, медицинского героина, — я оглядываюсь. Жирная корова, которая подслушивала, кажется, вернулась к своему вязанию. — Очевидно, в Берлине сейчас сухо. Как-то связано с большой облавой.

— Ты положил герыч в меня? — недоверчиво вздыхает Спад и смотрит на Юэна. Он кидается на меня, но Майки крепко держит его в кресле.

— Вот увидишь, как только мы приземлимся, я сразу же возвращаюсь домой...

— Делай, как хочешь, друг, но я не рекомендую этот путь, — подчеркиваю я и наклоняюсь ниже, — жидкость в тебе скоро начнет разрушать латексные сумки и выпустит содержимое в твое тело. Зато какой финал! Когда-то мы думали, что это был бы хороший исход! И... Тото все еще с Саймом, помнишь?

Спад сидит, вылупив глаза и открыв рот, осознавая ужас и бессилие его ситуации. Мне жаль его. Было глупо с его стороны соглашаться на эту работу, тупо было брать с собой собаку и оставлять ее без присмотра. Наказание для бедняков, как всегда, чрезмерное.

— Как ты мог это сделать? — визжит он на Юэна. — Ты ебаный доктор! — он делает выпад через проход и машет на моего зятя.

Майки хватает его и тянет обратно в кресло:

— Успокойся Спад, а то швы разойдутся.

Вяжущая уродина смотрит на нас в ужасе, чтобы убедиться, что комментарий был адресован не ей. Законченное вязание, наверное, будет для ее бедного племянника и обеспечит ему ритуал избиения на детской площадке.

— Это не моя вина! — защищается Юэн.

Я пытаюсь вразумить Спада:

— Ты думаешь, мы хотели всего этого? Сайм буквально держал оружие возле наших голов, Дэнни. Ты был свидетелем его рабочих процессов. Он собирался убить нас всех, наши ебаные семьи, и каждого уебка, с которым мы сидели на двадцать втором автобусе! Очнись!

Майки отворачивается:

— Бизнес-партнер, — бурчит он, с мольбой самоотречения.

— Но это все... все неправильно, — и, ебать, мой старый бедный друг Дэнни Мерфи из Лита начинает ныть, прямо в самолете, — это все неправильно!

Я держу руки на его костях, которые называют плечами:

— Так и есть бро, так и есть, но мы можем все исправить...

— Ага, так и есть, но кто втянул нас во все эти проблемы из-за проеба простой работы? — внезапно гавкает Майки, поворачиваясь к своему разбитому компаньону. — Мы с Больным пытаемся разобраться с этим!

— Говори сам за себя, — говорю я ему, — меня шантажируют. Угрожают. Вынужденно втянули в этот ебаный кошмар из-за твоего бизнес-партнера.

Майки надувается.

— И ты пытаешься исправить это... шантажируя меня, — шипит Юэн.

Стюардесса, не прекрасная Дженни, с которой я общался, а на статус ниже, прислуживающая плебеям, боевой топор с варикозными венами — прямо над нами, смотрит на меня:

— Пожалуйста, вернитесь на свое место! Мы готовимся к посадке!

Я слушаюсь, думая, что моя посадка началась уже давно, когда я был достаточно глуп, чтобы приехать в ебаный Эдинбург на Рождество. Сумасшедшая сука Марианна! Верну ей все с ебаными процентами!

Какое облегчение быть на земле, особенно для кудахчущей королевы, который задалбывает работников аэропорта своими собаками, пока мы идем к стоянке такси. В машине я пытаюсь разрядить обстановку рассказом о педриле и его собаках, но история дает обратный эффект, лишь напоминая Спаду о Тото.

— Если он обидит собаку, я убью его, мне все равно! — мычит Спад. Я верю, что Мерфи попытается это сделать.

Поездка через зону ветхих складов и трущоб — я предполагаю, что это Восточный Берлин — намекает на то, что клиника будет не самого высшего класса. Но даже вся эта мерзость не подготавливает меня и Юэна, сидящего с открытым ртом, к виду гадюшника, в котором предстоит делать операцию. Мы приезжаем на парковку заброшенного трехэтажного здания; окна первого этажа разбиты и забиты досками. Майки, размахивая своей кожаной сумкой, указывает на потрепанную алюминиевую коробку домофона. Я нажимаю практически на все кнопки, прежде чем коробка издает прохладный гул, позволяя плечом открыть дверь и войти. Внутри почти кромешная темнота. Я бьюсь голенью обо что-то, мои глаза приспосабливаются, видят стульчак, доверху забитый говном. Я смотрю на Майки, который утверждает, что это вроде «инвалидной коляски», которая будет доступна в этом «госпитале». По его просьбе Спад садится в него, и Майки медленно толкает его по пустому, призрачному коридору. Пока мы идем, под ногами хрустит разбитое стекло. Хотел бы я сейчас фонарик; забаррикадированные окна позволяют проходить свету только в проемы между стеной и деревянными панелями. Здание институциональное, наверное, старая школа или дурка. Тяжело дыша, Юэн выплевывает какую-то бессмыслицу.

Мы заходим в грузовой лифт, пахнущий застоявшейся мочой, после дешевого, кислотного алкоголя. Даже такой вонючка, как Спад, чувствует, что это не кошерно:

— Это не больница... — жалобно хнычет он, пока лифт со скрипом поднимается вверх, прежде чем внезапно грохоча останавливается на втором этаже.

Мы идем по другому длинному, темному и не освещенному коридору. Окна на этом этаже в основном не разбитые, но настолько грязные, что свет просачивается через них легкими лучами. Майки достает из своей сумки большой ключ, открывая потрепанную стальную дверь, которая напоминает о старой героиновой базе Сикера на Альберт Стрит. Мы заходим в грязную, выцветшую комнату с потрескавшейся плиткой на полу, которая похожа на старую промышленную кухню — за исключением, разве что, двух металлических больничных коек. На одной из них лежит толстый средне-восточный мужчина в грязной жилетке, который садится, когда мы входим. Он кажется смутно раздраженным и виноватым — предполагаю, мы помешали его мастурбации. Потом он улыбается:

— Пришла компания... — он посмеивается, маша нам большим руками: