Ветер доносил оттуда чьи-то отчаянные крики. Я ничем не мог помочь бедолагам и только криво улыбнулся: кому-то сейчас явно хуже, чем мне.
Скрывшись с глаз охраны, я с радостью сбросил маску. Стряхнуть человечью шкуру — как выбраться из тяжелых и тесных доспехов. Люди и не представляют, насколько ограничена их свобода…
Взлететь, расправляя сотни крыльев, и рвануть на вершину горы, к лесу. Прочь от убежища колдуна, дабы не быть замеченным его липкими сетями, в которые я успел влететь в городе. До сих пор не отпускало ощущение, что мне в мозг засунули пару ложек дегтя и хорошенько размазали там. Я всем существом ловил, как десятки щупалец мечутся в лихорадочных поисках меня, иногда просвистывая совсем рядом. Я уворачивался, прятался, становился тенью и туманом, изо всех сил делал вид, что меня не существует, что я — наваждение, сон, галлюцинация. Я тучка, в конце концов!
Нельзя было сталкиваться с этим противником напрямую. Ни в коем случае нельзя дать ему себя увидеть снова. В первый раз сработал элемент неожиданности, во второй — я это точно знал — он меня убьет. Даже хуже, спалит мозги нахрен. И что тогда выползет в мир вместо вампира по имени Каин… Намирэ это не понравится.
У нас с Напраптором колоссальная разница в знаниях и опыте. Как бы безумен он ни был сейчас, за его плечами десятилетия, а возможно, и века практики; я же вынужден учиться на ходу, не представляя, что делаю не так. Моим спутником в менталистике было наитие, его — точное знание. Но даже с этим куцым опытом я мог сполна оценить опасность для себя — потому что сам частенько так делал, туманя разум жертве на охоте и заставляя идти ко мне в зубы. Сломать незащищенные мозги легко, особенно если достаточно грубой силы. Если к силе прилагается умение, у жертвы нет шансов. У меня — не было. Особенно, глядя ему в глаза.
На поле менталиста нужно играть по его правилам и только его же оружием. И время будет моим союзнаком. Время, его неведение и страх.
Это даже интересно — загнать страхом столь крупную дичь, как Страж Колонны Разума.
Я позволил себе мысленно рассмеяться в полете, рождая первый, далекий, невесомый отголосок жути.
Вампир я или нет?
***
Лисси плакала беззвучно, украдкой смахивая слезы краем фартука. У господина очень хороший слух, и он не любит, когда нарушают тишину. Не любит, когда его попусту отвлекают от… размышлений. Сметая на совок осколки разбитой колбы, девушка старалась не наступать в ядовито-зеленую лужу, растекавшуюся по истертым каменным плитам пола. И старалась не думать. Вообще. Потому что если думать не о том, господин услышит и снова будет гневаться на бестолковую служанку… Кровь из рассеченного виска уже перестала течь и спеклась. Не смея поднять глаза на хозяина, Лисси ссыпала осколки в ведро и взялась за тряпку. Сиплое старческое дыхание существа, неподвижно замершего в массивном, опутанном трубками кресле, резало по ушам, как наждак.
Желтый свет кристалла на столе, заваленном какими-то непонятными предметами, выхватывал из темени позднего вечера лишь детали — угол стеллажа, стеклянные грани сосудов, подобных тому, который разбился, полетев ей в голову, металлическую подпорку для большой штуки с трубками за спинкой кресла, подлокотник и высушенную, в пятнах и бородавках, руку на нем. Толстые стены тонули во мраке. В этом помещении не было окон, но старик сидел лицом к стене, как будто оттуда могло подуть свежим ветром.
«Вон!» — врезался в голову злобный приказ, которого никак нельзя было ослушаться. Девушка успела только пискнуть, как руки сами сгребли утварь, а ноги понесли к выходу. Она могла только сжаться в беспомощный комок в уголке собственного разума и наблюдать, как ее тело колченого бредет по коридорам, размахивая грязной вонючей тряпкой. Но лучше так, чем корчиться от бессильного страха, который вдруг накатывает и не отпускает до тех пор, пока она не начинает хрипеть и биться о стены. Или боль, рвущая на части, и желание забраться в самый череп и спрыгнуть прямо из дырки носа в водопад далеко внизу. И уже нет никакой надежды увидеть отца с матерью или брата. И уж тем более — Мартина, который обещался на будущий год вести ее вокруг свадебного костра…
Лисси хрипло, каркающе рассмеялась, когда ее вдруг отпустило где-то в коридоре, возле картины с бесстыдно обнаженной женщиной на роскошных покрывалах. Вся эта пыльная, заросшая паутиной красота старых стен, которую хозяин отмывать запрещал, девушку не трогала. Ни мозаичные полы с картинами, ни панели из красного дерева, ни статуи, давно утратившие цвет и глядящие на мир пустыми глазами, ни ветхие гобелены с вышивками, ни те странные и непонятные вещи, которые наполняли мертвые коридоры и залы. Если и кипела здесь когда-то жизнь, то она давно закончилась. Только на нижних оголенных этажах еще мыкались слуги, вынужденные содержать немощного хозяина. Редкие посетители, которые еще иногда приходили снаружи, потом девались неизвестно куда…
Девушка сползла на пол и сжалась в комок, бросив тряпку на покрытый толстым слоем пыли пол. Как выбраться отсюда, она теперь не знала. Редкие и тусклые светильники по стенам едва разгоняли мрак лишенного окон коридора, тишина давила на уши, и уже начинали чудиться какие-то шорохи, шепотки… что-то вцепилось в лодыжку холодными липкими пальцами.
Девушка взвизгнула, вскочила и бросилась наутек, громко шлепая подошвами стоптанных башмаков…
***
Пламя костра билось на ветру подступающей зимней ночи и хлестало, как знамя, но не гасло. Небо на западе еще чуть светлело у края, но звезды уже перемигивались, а луна явила свой холодный королевский лик и неторопливо поднималась к зениту. Тянуло на созерцание и философию.
И я созерцал, сидя на валуне возле входа в небольшую пещерку и предаваясь лени. Мое время еще не пришло.
Ветер пел на разные голоса. Свистел, стенал и каялся в чем-то несовершённом. Подперев кулаком подбородок, я смотрел, как рвется на волю огонь. Здесь, на высоте, вдали от людей, воздух мира казался чище, словно там, внизу, копилось слишком много вони от дерьма в мозгах. Не только у старого менталиста, который, как показала практика, безумцем или сумасшедшим вовсе не был, оказавшись ошалевшим от собственной безнаказанности скотом, пользующим людей, как марионетки, копающимся в чужих головах и страхах ради извращенного удовольствия. Менталист Напраптор был известен по всему Носготу благодаря уловкам изощренного
