– А сам?
– А самому ему на службу в Кремль уже пора. Да и рынду царского сразу заметят, понимать надо. Ладно, бежим быстрее пока нас не хватились, а то батюшка догадается, что мы с тобой Петькины письма носим, не возрадуемся! Уж я-то точно.
Пушкаревская лавка занимала почитай весь нижний ярус немаленького терема стрелецкого головы и была сверху донизу наполнена всякой всячиной. Были там и съестные припасы, и всякая мелочь необходимая в хозяйстве, а так же разные ткани и много чего ещё. Товары отпускали хорошо вышколенные приказчики в нарядных красных рубахах, подпоясанные зелеными кушаками, отчего все казались на одно лицо. Один из них, завидев ребят, подозрительно прищурился, и с отменной вежливостью спросил:
– А вам что, господа-школяры?
– Бумаги… – начал было Никишка, но приятель тут же его перебил.
– Рахат-лукум турецкий есть?
– Как не быть, – с достоинством отвечал приказчик. – Имеется! Вам какой?
– А он у вас разный?
– Туретчина большая, – пожал плечами тот. – И в каждой избушке свои погремушки. Вот это, к примеру, из Измира, – слаще меду. А вон тот из Леванта – чуть с кислинкой.
– Попробовать бы, – задумчиво протянул Ванька.
– Купи, так и попробуешь, – ухмыльнулся торгаш.
– Видать, не сладкий, – с понимающим видом отозвался княжич.
– Коли денег нет, так всё равно, что солёный.
– Ну и ладно, в другую лавку пойдем.
– Ступайте, коль охота ноги бить. Все одно, лучше нашего товару во всей Москве не сыскать! А ежели покупать ничего не хотите, так и ступайте отсюда.
– Ладно, – сдался княжич. – Никишка, доставай деньги!
– А сколько стоит? – поинтересовался тот, доставая из-за пазухи монетку, полученную от Петра.
– Пятиалтынный[41] за гривну.
– Сколько?! – задохнулся от такой несуразной суммы школяр.
– Да он легкий, – принялся уговаривать убедившийся в их платежеспособности продавец. – На копейку шесть золотников[42] выйдет. Хватит налопаться от пуза!
– Шесть с половиной, – поправил его Никишка.
– Чего?
– Я говорю, почти шесть с половиной золотников на копейку должно получиться!
– Ишь ты, – сдвинул брови приказчик, и раскрыл было рот, чтобы выругаться, то тут же согнулся в поклоне.
– Что тут у вас? – строго спросил только что вошедший мужчина, невысокого роста, одетый в богатую шубу поверх стрелецкого кафтана.
– Да вот, Анисим Савич, – заюлил торговец. – Школяры за рахат-лукум торгуются.
– Это что же, за школяры такие? – удивился Пушкарев и воскликнул, переведя взгляд на мальчишек. – Ба, Иван Дмитриевич пожаловали!
– И вам здравствуйте, – учтиво поклонился княжич, а следом за ним его примеру последовал Никишка.
– Какими судьбами к нам?
– Да вот, товарища хотел рахат-лукумом угостить.
– Что же дело хорошее, – отозвался стрелецкий голова и, повернувшись к приказчику с не предвещающей ничего доброго улыбкой, приказал: – ну-ка заверни для княжича Пожарского пару гривенок лучших сладостей!
– Пожарского! – ахнул работник и сломя голову кинулся выполнять.
– Вот извольте, Иван Дмитриевич, – ухмыльнулся Анисим. – Кланяйтесь батюшке. Он, кстати, знает, где вы?
– Да мы просто гуляли…
– Да кто же спорит, где же вам ещё гулять, молодым неженатым!
– Так мы пойдем?
– Ступайте с Богом.
Оказавшись на улице мальчишки пригорюнились. Никишка оттого, что не сумел выполнить порученного, а Ванька, боясь, что стрелецкий голова может рассказать обо всем отцу.
– На, попробуй, – протянул Пожарский приятелю кусочек рахат-лукума.
– Скусно, – отозвался тот, когда прожевал. – Чего делать-то будем?
– А что тут сделаешь, – пожал плечами друг. – Жуй, пока до розог дело не дошло.
– Эй, где вы? – раздался откуда-то сверху звонкий голос.
Удивленный Анненков обернулся на него и увидел, что с тына на них, улыбаясь, смотрит девушка в красивой шапочке отороченной беличьим мехом.
– Здравствуй Маша, – поприветствовал её младший Пожарский.
– Привет, Ванечка. Небось, опять письмо принес, да батюшке попался?
– Нет, сегодня Никишка письмоносец.
– Это кто же такой?
– Я это, – насупился школяр.
– Ну, раз принес, давай.
– Не отдам!
– Не больно-то и хотелось, – сделала равнодушный вид Машка.
– Ты чего? – изумился Ванька, такой несговорчивости товарища. – Это же она…
– Нет. Петр Дмитриевич сказал, что надо отдать девице, краше которой на всей Руси нету.
– Что так и сказал? – заинтересовано спросила сверху Пушкарева.
– Слово в слово!
– Так, что же не отдаешь?
– А ты тут при чём?
– Знаешь что! – возмутилась от подобной наглости девушка. – Я вот сейчас как спущусь, да как надеру уши то!
– Сперва догони.
– И догоню!
Неизвестно долго бы они еще препирались, но тут Марию стали звать, и она попросила уже почти жалобно:
– Ну чего ты, отдай письмо!
– Ладно, – сжалился Никишка и попробовал подкинуть цидулку.
Однако та была легкой и затея не удалась. Тогда Маша расплела ленту и спустила её конец вниз, после чего мальчишки привязали к ней драгоценное послание, и через секунду она держала его в руках.
– Спасибо!
– Не за что, – отозвались школяры и побежали домой.
Анисим Пушкарев, пристально наблюдавший за всем происходящим из открытого окошка, только покачал головой и отвернулся.
– Опять Маша куда-то запропала, – пожаловалась ему жена. – Зову её зову… Совсем от рук отбилась!
– А ты ищи получше, – ухмыльнулся тот в ответ.
– Уже бы посватал кто, – продолжала Авдотья. – Да только кто же на такую егозу позарится. Ох, разбаловал её государь, никакого сладу с ней нет. Ну мыслимое ли дело девке грамоту знать, да говор немецкий!
– Государь знает что делать! – строгим голосом прервал её причитания Анисим. – К тому же, они царицей Катариной обещались о приданом позаботится. Как ни крути, кругом прибыток!
– Правда? – недоверчиво переспросила женщина.
– Вот тебе крест!
– Хорошо бы они ей жениха доброго сыскали. Дворянина какого, или стряпчего, – замечталась мать. – Что бы жалованье и оклад поместный. А лучше вотчина.
– Как знать, – покачал головой стрелецкий голова. – Может твой зять ещё и боярскую шапку носить будет!
– Ой, лишенько, – испугалась Авдотья. – Грех и мечтать о таком!
– Ничто. Греха бояться – детей не родить. А у нас, слава богу, уже трое помимо Глаши с Марьюшкой.
Глава 7
Грицко с трудом открыл глаза и попытался осмотреться. Всё вокруг расплывалось, да к тому же было темно, но он упорно вглядывался и пришел к выводу, что лежит в какой-то темной горнице. В воздухе ощутимо пахло ладаном, но на райские кущи, окружающая его обстановка, честно говоря, походила мало. К тому же, казак не обманывался на свой счет и понимал, что попасть в рай у него шансов не так много. Разве что погибнет в бою с татарами, отбивая полон. Тогда, может быть, Господь и сжалится над его заблудшей душой и помилует.
«Блаженны положившие душу за други своя» – это было тем немногим, что осталось в его голове после учения.
– Очнулся? – тихо спросил непонятно откуда возникший старец с длинной седой бородой.
– Где я? – еле слышно отозвался запорожец.
– В обители.
«Ну, конечно, монастырь!» – сообразил Грицко, но вслух попросил пить.
Инок тут же подал ему корец необычайно вкусной воды, и живительная влага буквально оросила иссохшее горло.
– Господь избавил тебя от греха смертоубийства, – наставительным голосом продолжил монах. – И жизни не лишил за намеренье. Видать, нужен ты ему зачем-то. А посему, чадо, задумайся о душе своей. Покайся в грехах, да молись
