- Письмо с границы, - уважительно говорит Паша. - Партизанское такое. Скольких мы немцев под ствол пустили, а? Как по-твоему?

- А что я должен был написать? Что мы с ребятами захватили общежитие и отплыли от Российской Федерации в сторону Кубы?

- Так что? Собираешься выйти?

- Нет.

- Он, наверное, издалека приехал.

Лёня отворачивается от окна, опускается на корточки возле батареи. Трубы тёплые, нагревают спину в районе позвоночника, а голову остужает ползающий по подоконнику сквознячок.

- Пусть едет обратно. Даже показываться на глаза не хочу.

Паша разглядывает мужчину.

- Вы не очень-то похожи. Ты для него высоковат.

- Да я в маму пошёл. С батей только лицом и похожи. И характером я, к сожалению, в маму. Хотя ухватистость некоторую перенял.

- Да уж, выглядит твой батя серьёзно. Такой, возможно, добьётся, чтобы спасать тебя прислали ОМОН. Хотя страшнее всего, пожалуй, истеричные мамашки. Они добьются чего угодно. Моя вот в гневе - у-ух! Наверняка уж с президентом чатится. Даже странно, что у нас во дворе до сих пор не стоит танк.

Машет мужчине рукой, но тот не видит. Уткнулся в свой коммуникатор, выставив на обозрение обширную лысину.

- Будем держаться до последнего, - решает Лёня. - Мы тут в конце концов не просто так. А за справедливость.

- Да хоть за, хоть против. Всё одно, ради нас образовательный аппарат разгонять не будут. То есть ты хочешь сидеть тут до конца?

- Сколько понадобится, столько и буду сидеть. Сам подумай: мало кто сейчас сидит за идею. А я буду.

Смотрят друг на друга, и Паша кивает, с сумрачным видом соскребая с подоконника пятно грязи.

- Ты-то за какую сидишь? - говорит он в сторону.

- Не знаю. Просто за идею. Против… ну, ты сам понимаешь, против кого. Я еврей, и мне это надоело. Надоело изворачиваться, проползая через крысиные норы. Я не уж в конце концов - я человек. А какого чёрта здесь делаешь ты при всех твоих связях?

Пашка вдумчиво двигает челюстью. Потом внезапно веселеет:

- Просто я социально пассивный, и мне, откровенно говоря, пофиг на идеи. Я давно так не веселился.

- Не уверен, что оказаться в изоляции, без связи с внешним миром, это так уж весело.

- Мы не в изоляции. Мобильники работают, звони - не хочу, только все их трусливо повыключали. Единственный смысл в жизни - это приобретение опыта, говорю тебе как человек, чей отец может купить ему всё. Ну, или почти всё. Так какого же чёрта мне не брезговать этим опытом?

Всё же связь с внешним миром у них была вполне вещественная. Когда темнота за окном замешивалась погуще, распаривалась, как добрая каша, положенное время отстоявшая в духовке, начинали с грохотом разбирать одну из баррикад. На это уходила уйма времени, и потом все оказывались взмыленными, как кони, пропотевшие и пыльные, тянули руки к стаканам с водопроводной водой и ползли в душ. Наружу уже никому не хотелось.

- Пусть идёт кто другой, - говорит Пашка. - Что-то я запыхался.

Кричит наблюдателям на верхней площадке:

- Серый! Ты иди, я запыхался.

Разгребают чёрный ход, за ним забор, рабица зияет огромными дырами, будто парус потрёпанного в боях фрегата. За оградой тропинка, вся в пятнах света от уличных фонарей, жилой дом и сонный двор с песочницей, куда ходили справлять нужду две стаи окрестных бродячих собак, несколькими машинами и скрипучей каруселью. Двор просматривается паршиво, там и сям за деревьями ребятам чудится служитель закона.

- Я не пойду, - говорит Серёга. - Вы так грохотали, что в тридцатом только глухих пенсионеров и не разбудили. Я натурально видел, как там окна зажигались.

Паша хмурится, разглядывая на лестнице сверху припавшую к окну тень Серёжи.

- Ну а кроме окон? Заметил что-нибудь подозрительное?

- Какого-то дедка. Долго под фонарём торчал, в мусорных баках рылся. Но сюда тоже поглядывал. Наверное, маскируется под бомжа. А может, и нет, кто его знает… И тётка с ребёнком и собакой подозрительно долго шаталась по двору, только-только ушла. Ну кто гуляет с детьми и собаками в одиннадцать вечера?

- Не боись. Темно уже. Никто не заметит. Я тебе свою куртку отдам, она чёрная. И кепку.

Наконец долгими спорами и жеребьёвкой выбирают человека, который мчится до ближайшего ларька. Кое-кому приходила в голову мысль, что в ларьке как раз-то и нужно делать засаду, но бежать до дальнего круглосуточного супермаркета никому не хотелось. Тем более это же супермаркет - охрана, камеры… они все, считай, вне закона.

Продавщица в ларьке кличет их не то пропащими, не то дикими, нужное слово всё время вылетает у Хасанова из головы. Она отличает их сразу: у ночных компаний, таскающих за собой зелёные бутылки с “Клинским”, не было такого бешеного взгляда и порывистых движений, не было одышки, которая появляется теперь у ребят за стенами общежития.

- Вы как там, пострелята? - спрашивает она. Женщина средних лет, но старость уже оставила отпечатки на лице. Когда-то, в молодости, она была симпатичной, но потом появился, чтобы обозначить второй подбородок, жирок. Стала одеваться в серые бесформенные тряпки и красить волосы в вульгарно-красный.

И всё равно внутри она добрая. Растекается рябыми руками по прилавку, заглядывает в глаза Исламу и вещает:

- Работала я рядом с военной частью продавщицей в магазинчике, так вот, у молодых солдатиков такой же вид там был. Зашуганный… и носились так же. Как будто во вражеском тылу внезапно оказались.

Ислам пытается найти на себе некую метку, разглядывает в стекле отражение.

- В принципе, - говорит она, пожевав губами, - вы всё правильно делаете. Молодцы. Нечего давать спуска тем, кто выше, пусть они под вас подстраиваются. Под молодое поколение…

Со временем (кажется, уже на пятый день) каждый раз разбирать вход ребятам наскучило, и появились альтернативные идеи. Как-то: спускаться и подниматься с крыши по пожарной лестнице; спускать посыльного “ангела” из окна в огромном железном тазу, что обнаружился на одной из кухонь; или привлечь кое-кого из посторонних, из друзей, тех, что учились с осаждёнными на одном потоке, но по-прежнему проживали на территории РФ, а посылки принимать при помощи всё того же огромного таза.

Решение нашёл любопытный и вездесущий Женька. Женька-Крот, как его титуловали после того случая. Или Женька-Колумб. Он открыл, что подвал у них и у заглавного корпуса, оказывается, один и тот же. Дверь в подвал в самом университете не запирается, просто потому, что мало кому понадобилось бы туда шастать. Среди швабр, лопат, грабель, останков какой-то аппаратуры, мольберта, ржавого