Пока же Добрыня сказал местным, что парня своего он оставить не может, ну а люди были только довольны, что заезжий боян поживет у них до самого дня Ярилы, – на празднике гусляр будет весьма кстати.

Сами же они и впрямь стали готовиться к дню Ярилы и, как отметил Добрыня, как будто старались не задумываться о предстоящем выборе для Ящера. Ему подобное было знакомо: исстари люди верили, что жертвой можно и богов задобрить, и чудищ отвадить. Смерть и жизнь для них всегда были неразделимы, чего и в помине не было у тех, кто принял Христову веру. У христиан даже кровная вражда не считалась чем-то значимым. Остановить традиционное зло, даже подставив вторую щеку, и прекратить насилие – для этого нужна воля посильнее, чем покорное поклонение неизбежному. Здесь же почти все были готовы принести жертву ради блага племени, особенно те, у кого не было детей, подходящих по возрасту для выбора. Такие просто болтали о предстоящем, переговаривались праздно, обсуждали. Говорили, что, мол, Удал вон в их селище в самой поре, чтобы Малфрида его выбрала, а еще девок местных или из соседних селищ упоминали, какие могли бы сгодиться. Даже на Забаву, какая явно выделялась красотой среди иных пригожих, поглядывали. После того как она невестой лешего побывала, ее вроде как и трогать нельзя, однако кое-кому казалось, что побывать невестой лешего и не такое уж великое дело. Ну посидела девка в чаще, ну справилась. А вот когда придет пора лучшую выбирать… Мало ли на кого тогда чародейка Малфрида укажет?

Пока же местные занимались своими делами: рыбачили, грядки пололи, в лес за добычей отправлялись. Староста местный пообещал даже устроить турьи гоны – надо же к Ярилиному дню мяса заготовить, чтобы все от пуза наелись, чтобы пир горой был. И Добрыню обещал пригласить на лов, сказывал, мол, такого ты, боян, у себя на Руси и не увидишь.

Пока же боян бродил где пожелает. Смотрел на озеро, за которым угадывался незнакомый лес, но куда, как ему поведали, никому хода не было. Добрыня попытался и по берегу пройтись вдоль вод Ока Земли, но далеко не ушел. И не столько потому, что заболочены и непроходимы были берега, а потому, что казалось, будто сам воздух уплотнялся, мешая двигаться, голова кружилась, дохнуть было тяжко. Добрыня, как и ранее, словно упирался в невидимую плотную стену. Однажды, помолившись, двинулся особо решительно, но едва не увяз в некой непроходимой стылости, еле отдышался потом. Ишь что Малфрида-чародейка тут наколдовала! Порой Добрыню даже пугало ее колдовское могущество. В его памяти Малфрида смешливой да веселой была, а тут слушаешь и удивляешься – суровая она, властная, никому слова поперек своей воли сказать не позволит.

Только Забава о Малфриде хорошо отзывалась, и это радовало Добрыню. Выходит, что ведьма сурова с теми, кто ей не нужен, но с теми, с кем сблизилась, всегда милостива. Так Забава и пояснила гусляру. Сама дочка волхва теперь разгуливала где вздумается. Причем на грядках спину не гнула, ткани в золе не замачивала, со скотиной не возилась, а гуляла по бережку в новой расшитой рубахе и пестрой понёве, венок себе сплела пышный. И из всех трудов ее только и было, что трáвы собирать да в лукошко складывать. Добрыня даже посмеивался, наблюдая за ней: не забыл еще, что эта кралечка им с Савой рассказывала: мол, тяжелый сельский труд не про нее, что она лишь госпожой быть желает. А уж командовать она умела. Добрыня сам видел, как однажды Забава, обойдя частокол капища и углядев, что покраска на резьбе некоторых бревен облупилась, вызвала служителей и указала на то. И те ничего, послушались ее, принялись за работу.

А еще через Забаву Добрыня мог проведать, как там дела у его Савы. Самого гусляра к порубу не подпускали, видимо, опасались, что он своему парню поможет сбежать. Смешно, право! Куда тут сбежишь в этих чащах да на заколдованном побережье? И хотя Добрыня несколько раз просил за своего спутника, парня и не думали выпускать. Пусть дожидается Малфриду, говорили.

Зато Забава часто ходила к порубу, сидела у ляды, переговаривалась с пленником, склонившись над глубоким узилищем. Ух, задел же девичье сердечко синеглазый святоша! Плохо другое: Сава опять девушке про Христа говорил, а это могло для него неладно закончиться.

Как-то Забава спросила у Добрыни:

– Правда ли, что тот Иисус, о котором Неждан рассказывает, единственный истинный Бог, а все остальные просто выдумки людские? Мол, зря их изваяния на капищах ставят, ибо это всего лишь поделки неумелые.

Добрыня хотел отшутиться, но как-то не вышло. Забава ждала ответа, и Добрыня вдруг подумал, что не сможет обмануть ее. Ну а что столбы эти действительно истуканы… Некогда он сам их сбрасывал с постаментов да топил в реках. Однако девушке об этом не скажешь. Потому и ответил иное:

– Везде люди своих божеств наделяют великой силой. И никому из смертных не придет в голову, что Создатель мог прийти к ним как простой человек, что мог он жить среди них обычным мастеровым. Подобное в обычном людском представлении не укладывается. Как и непонятно им, что Господь мог позволить себя убить. Убить жестоко и страшно.

– Да какой же это Бог, если людям разрешил сделать с собой такое? Что за сила у него?

– А вот в том его сила, чтобы смерти не бояться. Не может он умереть. Это и показал, когда воскрес после гибели. Дабы люди убедились в его могуществе. И поняли, что каждый, кто уверует в Него, тоже будет жить вечной жизнью после воскресения. Ибо он есть Бог истинный, а не возвышенный людьми идол.

– Странное говоришь, – нахмурилась Забава.

– Я лишь повторяю то, чему служители Иисуса Христа учат. Но тебе этим свою хорошенькую головку пока забивать нечего.

Однако Забава не могла успокоиться.

– А правда, что тем, кто новую веру принял, его Бог небесный дороже всего, дороже семьи и людей близких?

Добрыня пожал плечами. Не мастак он проповедовать. Вот и стоял молча, глядя на девушку. Она же ждала ответа, подошла ближе, подняла на бояна глаза. Голубые-голубые они у нее были, губы ну чисто ягода лесная, кожа гладкая, что жемчуг скатный, румянцем красиво подсвеченная. Хороша девка! И, вместо того чтобы отвечать ей, Добрыня вдруг взял ее за подбородок, склонился и стал целовать жарко, обнял сильно.

В первый миг Забава начала отбиваться, но он даже не заметил – так опьянили его уста красавицы, так прикипел к упругому девичьему телу. Она же взбрыкнула раз, другой и вдруг затихла.