Малфрида, поправляя одежду, как бы между прочим спросила:
– Ты можешь сказать, ждет ли Бессмертный внука?
– А… что? – не сразу понял Мокей. – Нет, он ждет тебя… но думаю, что догадывается, кто может прийти с тобой.
– Тогда Бессмертному надо опасаться Добрыню! – с гордостью произнесла Малфрида. – Он многое может. Особенно теперь, когда Бессмертный по глупости сам же и наделил его силой!
– О, да ты ничего не понимаешь! – вскинулся Мокей. В темноте он ударился о выступ скалистой стены, но даже не заметил, хотя и поморщился от боли. – Кощея Добрыне убивать нельзя!
В ярости он вдруг открыл оба глаза – темные провалы. Нет, он все же оставался кромешником, слугой Бессмертного. Малфрида попятилась от темноглазого, голого, наступавшего на нее Мокея.
– Ты собрался бежать к господину, чтобы все сообщить ему?
– Да он и так уже все понял! Но только порадуется… только развлечется. Вот будет потеха для его скучающей натуры! Ибо он Бессмертный!
– Но ведь меч-кладенец валит и тех, кто живет вечно! – решительно и твердо заметила Малфрида.
– На что ты надеешься, глупая? Говорю же, Кощея не зря зовут Бессмертным. Ибо он и впрямь бессмертный. Думаешь, за все времена никто не пытался бороться с ним? Находились такие. Герои, духи, колдуны, боги – да кто угодно. Но он остался. Да, его можно сразить дивным оружием, однако он все равно не погибнет. Его дух просто выскользнет в последний миг и тут же вселится в самого убийцу, начнет новую вечность своего существования.
Мокей умолк, смотрел на Малфриду своими темными бездушными глазами-дырами. Но был все еще раздет, и она видела, как его грудь бурно вздымается. Значит, переживает… И теперь ей надо было понять, что решит кромешник: по-прежнему станет служить Кощею за ту силу, какой наделил его хозяин, или поможет Добрыне, потому что действительно волнуется о том, что случится, и переживает за будущее сына.
Малфрида сказала как можно спокойнее:
– Мне бы семь дней только продержаться, а там сила вновь ко мне вернется. И с ней, будучи снова колдуньей, я кое-что смогу. Однако лучше бы мне выйти на вольный воздух. Я черпаю силу от неба… пусть и затянутого тучами, еще получаю силу от деревьев, трав, вод. В приближенном к Кромке мире чары везде, и я их втяну в себя. Да и от самого Темного я получаю чародейство, хочет он того или нет.
– «Хитрое дитя» – так говорил он о тебе, – скривил губы в подобии улыбки кромешник. – И ты зачем-то нужна ему.
– Вот-вот. И если у меня ничего не выйдет, то я уйду к нему вместо Добрыни. Пойдет ли он на такой обмен? Особенно после того, как Добрыня согласился на его условия и снял крест.
Мокей все еще молчал, и она попросила умоляюще:
– Помоги мне выйти отсюда. Ты ведь можешь. Если Кощей называет меня своим дитя, то он не разгневается на тебя, если поможешь.
И добавила с лукавой улыбкой:
– Скорее озлится, что снова полюбил меня и сделал обыкновенной.
Мокей вздрогнул, не отвечал. О чем думал? О, она не умела читать мысли! Ей приходилось просто ждать, что он скажет.
Но он стоял не шевелясь и словно к чему-то прислушивался. И через миг Малфрида догадалась, что его насторожило. Она медленно оглянулась и обмерла. В темноте, неподалеку от них, угадывался сгорбленный силуэт с плешивой головой. Кромешник с изогнутой спиной и темными провалами глаз. А за ним, во мраке, таились бесчисленные тени и беззвучно копошащиеся твари. Они не издавали ни звука, просто замерли за кромешником в ожидании приказа.
Малфриде стало страшно. Вот он ее постоянный ужас – стать беспомощным человеком, лишенным защиты чар! Она ничего не могла! Ее пронзило ледяное чувство поражения.
И тут Мокей загородил ее своим телом. Голый, прямой, с широко расставленными ногами и мощным разворотом плеч, он спрятал ее за собой, а сам смотрел на сгорбленного.
– Стой на месте, Поломанный! Эта женщина моя!
– Была, – сухим, как треск сломанной ветки, голосом отозвался тот. – Теперь наша! Что хотим, то и сделаем.
– Кощей велел не трогать ее!
– Больше не велел. Она ослушалась хозяина!
Горбатый кромешник вдруг начал расти, становился все больше, поднял руку. Малфрида поняла, что если он опустит ее, то все замершее за ним войско теней и призраков бросится на них с Мокеем. Как долго Мокей сможет защищать ее? Она боялась даже думать об этом, ощущая в животе холодный ком страха.
И тут Мокей почти спокойно сказал:
– Хрольв, нам надо поговорить.
Вскинутая рука кромешника замерла. Раскачивающиеся тени застыли.
– Как ты меня назвал, Рубец?
– Я назвал тебя по имени. Как ты и просил всегда. Ты ведь не забыл, что при жизни носил имя Хрольв? И был ты воином из северных земель, а сюда явился испытать свою удаль и добыть некое сокровище. Однако не знал тогда, что похищать сокровище у Кощея смерти подобно.
Тут он умолк, ибо больше не знал ничего о прошлом кромешника, некогда носившего имя Хрольв. Но и сказанного оказалось достаточно. Поломанный медленно опустил руку, не двигался и лишь через время стал медленно говорить каким-то почти мечтательным голосом. Да, он прибыл сюда ради дерзкого подвига, и не один, а с прославленным героем Стурлаугом, побратимом самого Хрольва и другом. Стурлауг шел первым, он даже проскочил через каменные жернова, которые вращала подвластная Кощею ведьма Чорр, синяя от рисунков на ее теле и лице. А он, Хрольв, задержался на миг, желая подхватить золотые фигурки для игры в хнефатафл94, уже и коснулся их… Но нельзя воровать принадлежавшие Кощею сокровища. Вот Бессмертный и схватил его, швырнул о камни, сломав спину. Но Хрольв был еще жив, и Кощей сделал его кромешником, назвал Поломанным, заставил служить себе. А вот побратим его Стурлауг успел скрыться…
Казалось, Хрольву доставляло невероятное удовольствие вспоминать и рассказывать все это. Медленная речь, красивые иносказания, витиеватые обороты с кеннингами и особым ритмом повествования. Малфриде хотелось завизжать от его неторопливой болтливости, но она молчала, так как заметила, что с каждым словом Поломанного, с каждой его фразой затаившиеся за ним порождения тьмы словно растворяются, исчезают во мраке. И еще она поняла, что он говорит на языке северян-скандинавов. Она хорошо его понимала, поэтому и спросила, когда тот на миг умолк:
– Хрольв, ты был скальдом95 в прошлой жизни?
Мокей, почти успевший облачиться в свои потрепанные одежды во время долгого
