— Сегодня днем на Кутузовском проспекте машина депутата попала в аварию, — начал докладывать капитан. — В нас въехала какая то дамочка, — он замолчал, прикидывая, как бы получше преподнести свою версию случившегося.
— Короче… — полковник откинулся на спинку кресла, и его неподвижные зрачки впились в застывшую фигуру офицера. — Раньше надо было думать, что докладывать, а не сейчас предложения в башке складывать…
В следующие пять минут Коршун выложил начальству все о случившемся на дороге и признался, что у него, боевого офицера, прошедшего Афган, Чечню и другие горячие точки, раненого всего и перераненного, у него, наблюдавшего это избиение как бы со стороны, просто сдали нервы.
Выслушав, полковник поднялся с места и вышел из-за стола.
— Ты мне здесь, капитан, про свои боевые заслуги не пой, — полковник снова перешел на «ты». — Я сам петь умею!
— Да не пою я…
— Ты понимаешь, капитан, — не дал он ему вставить слова, — что провалил всю операцию?
— Так точно.
— Так точно?! — удивился полковник. — Ты издеваешься?
На этот раз Коршун не ответил, благоразумно решив отмолчаться.
— Ни черта ты, капитан, не понимаешь, — возмутился полковник и его разъяренный взгляд впился в подчиненного. — Бабу он, какую то пожалел, а то, что вы всю операцию провалили, товарищ капитан, это все херня, да? Мы год совместно с Интерполом вели этого козла зажравшегося, еще бы немного и он со всеми своими потрохами был бы у нас в руках…
— Он мог ее убить…
— Плевать, кого он там мог убить! — полковник взорвался. — Прикажете мне теперь встать на защиту всех униженных и оскорбленных? Мне что теперь, офицер, разреветься здесь что ли по этой дуре, которой чуть личико попортили да зубки повыбивали?
«Посмотрел бы я на тебя, — подумал Коршун, — что бы ты пел, если бы сам оказался на ее месте».
— А то, что этот отморозок останется гулять на свободе, — продолжал тем временем бушевать полковник, — и к армии наркоманов прибавятся еще тысячи и тысячи будущих трупов, благодаря тому зелью, что он со своими дружками завозит сюда и переправляет дальше в Европу? Кто по этому поводу будет горевать? Вы сегодня пожалели одну тетку, товарищ капитан, а завтра умрут сотни, а может и тысячи ни в чем не повинных людей. И на чьей совести, скажите мне, будут эти жизни? — полковник вернулся за стол, достал из ящика сигарету и закурил. — А что Интерпол скажет, что долбанные русские снова просрали всю операцию, да? Вы теперь понимаете, Коршун, что вы натворили своим поступком?
Капитан не ответил. По существу ведь этот «полкан» был прав. Депутатская неприкосновенность Сорокина и все такое… Такого орла, что бы за яйца взять, надо было хватать крепко.
— Не слышу, — полковник повысил голос.
— Так точно, товарищ полковник, понимаю.
— Если бы понимал своими куриными мозгами, то сейчас бы летел на Канары на солнышке греться да пивцо с телками попивать, а не на ковре раскаляться, — полковник вдруг замолчал, отошел к окну и лишь потом добавил: — От кого- кого, но от тебя, капитан, я такой свиньи не ожидал. Подвел ты и меня, и себя, и всех нас ты очень подвел.
— Если он такой крутой, товарищ полковник, — с заключением начальства последний был явно не согласен, — что от него тысячи жизней зависят, то почему мы с ним носимся? Не проще ли было его…
— У нас государственная структура, — перебил его полковник, — а не гангстерский синдикат, капитан, хочу вам напомнить. А если вы это уже забыли или, вообще, никогда не знали, то, я думаю, вам необходимо подыскать себе иное место службы.
— Воля ваша, — кивнул офицер. — Но только на эту сороку я уже предоставил информации достаточно, чтобы поставить его к стенке.
— У нас отменена смертная казнь.
— Лишиь депутатской неприкосновенности и на пожизненное… Однако он все гуляет и, как я понимаю, садиться никуда не собирается!
— Это вас не касается, — сухо отрезал полковник.
— Нас много чего не касается, товарищ полковник, когда денег касается, — не унимался Коршун. — При Союзе, я что-то не помню, что бы вопрос о наркоте стоял так остро как сейчас, да он, вообще, тогда не стоял. А что сейчас твориться? Школьники на иглу садятся. Все наркотические потоки с Ближнего Востока в Европу теперь идут через Россию. Двадцать тонн героина ежегодно! И думаете, что там, — Коршун указал глазами на потолок, — ничего не оседает?
— Я об этом данных не имею.
— Вы даже в собственном кабинете открыто говорить не можете, жучков боитесь, — Коршун был уверен, что после этих слов, полковник взорваться, но и терять было нечего, ему только что посоветовали искать другое место службы. Но начальник на удивление отнесся к этому его замечанию более чем спокойно, так спокойно, что даже перебивать его не стал, давая выговориться.
— Дожились, — продолжал подчиненный «открывать» глаза начальству на происходящее, — что наркотики уже по дипломатическим каналам сюда следуют, так сказать, вместо курьерской почты, а затем и отсюда дальше. А мы теперь должны еще же этих деятелей и охранять, спокойно наблюдая, как они жируют, да над женщинами издеваются. Что я, русский офицер, исправно и делал последнее время, справедливо пологая, что борюсь с распоясавшейся преступностью.
Коршун замолчал. Накипевшее выплеснулось, и больше говорить было уже не о чем.
— Все сказали?
— Так точно.
В кабинете повисла напряженная тишина. Один уже выговорился, а другой еще не придумал, что ответить на критику снизу. Так некоторое время и молчали, один, напряженно, в ожидании приговора, а другой… В открытое окно влетела бабочка и, немного покружив по комнате, но так и не найдя для себя здесь ничего интересного снова вылетела на улицу. Капитан, словно оловянный солдатик, застывший в стойке, равнодушно проводил ее взглядом, пожелав про себя, правда, что сам бы сейчас не отказался стать бабочкой, упархнуть куда в цветочки и ничего не видеть, и не слышать.
— Я буду ставить перед руководством вопрос о вашем служебном несоответствии занимаемой должности, — нарушил, наконец, полковник тишину в кабинете, — и, вообще…о целесообразности дальнейшего вашего пребывания в нашей структуре. Думаю, что нам придется с вами расстаться, капитан.
Последняя фраза прозвучала очень тихо и как-то, вообще, невнятно. Коршуну даже показалось, что если бы в данный момент ее можно было не произносить, то он бы ее никогда и не произнес. Но птичка вылетела, и клетка опустела.
— Разрешите идти?
— Идите. — полковник сунул в пепельницу остаток сигареты и уселся в свое кресло. — Надеюсь, что на новом месте вам будет лучше работаться. Охранять всякую мразь не придется точно…
— Не сомневайтесь, — офицер развернулся и направился к выходу.
— И еще, — остановил его голос начальника, теперь уже бывшего, возле самой двери. — Сдайте, пожалуйста, табельное оружие, я думаю, что оно вам больше не понадобится.
— Договорились, — совершенно не по-военному ответил офицер и
