На ужин подали вегетарианские бургеры и картофельный шарики, и я подчистила всю тарелку. Мною завладел голод, и я не могла перестать есть. Мне надо было набить себя едой, чтобы не вылезло что другое.

Мамин муж дразнил меня, говорил, как я могла быть такой голодной, если мы, мама и я, в центре хорошо отобедали. Я с трудом произнесла:

– Но мы не успели.

И вот вылез этот секрет. Спрыгнул с моего языка, заскользил по столу и упал ему в руки. Я вот так просто выдала секрет.

– Что значит, вы не успели? – спросил он. – Разве вы не встречались с ее старой подругой по актерскому мастерству? Как ее звали, Марина? Разве вы не встречались в центре с Мариной, чтобы пообедать?

Излитая правда на вкус напоминала ложь. У меня свело желудок, а в горло поднялась изжога. Глаза сестер скакали туда-обратно, следя за этим. Но хуже всего было мамино лицо. Оно напоминало серый камень.

– Дон? – спросил он. – О чем она говорит? Вы не встречались с Мариной? Ты ходила к нему?

Я сжала картофельный шарик.

– Ты же знаешь Бину и ее бурную фантазию. – Эти мамины слова загрязнили воздух микроскопическими осколками града. – Думаешь, я выдумала всю эту историю с Мариной, чтобы вместо этого встретиться с ним? Для чего?

Он молчал. Девочки молчали. Между мной и мамой громко бурлила энергия.

– Сабина, зачем ты врешь об этом? – произнесла она странным неестественным голосом. Выделила каждое слово.

Ей ответил мой странный голос.

– Не знаю. Прости.

Мы теперь играли – разыгрывали сценку, как на ее уроках по актерскому мастерству. Этого она хотела от меня? Чтобы я все исправила, притворившись?

– Почему ты пытаешься посеять между нами раздор? Это теперь наша семья. Ты это знаешь. Я бы никогда не соврала. Объяснись.

У меня плохо получалось вести диалог, и я не знала, как объясниться. Я сказала, что мы ходили в галерею к отцу. И теперь не понимала, что сотрет эти слова. Мой мозг запаниковал. Я сделала единственное, что смогла придумать, мое лицо горело, живот крутило, а мама принимала участие в притворстве, доказывая свою состоятельность как актрисы. Я положила голову на стол и закрыла глаза. Сначала темнота за моими веками была абсолютной, как мягкая плотная темная штора.

И сквозь эту темноту я услышала маму.

– Сабина, вставай.

Я ее слышала, но не ответила.

– Я сказала, вставай.

Открыв глаза, я увидела довольных девочек. Шарлотта хлопнула в ладоши и пнула под столом Даниэлу, чтобы она повторила за ней. Мама пылала.

– Дон, – услышала я его тихий голос. – Довольно. Она расстроена. Знает, что не права. Оставь ее.

Он был таким всепрощающим. Неплохим человеком, и мне, возможно, надо было смотреть ему в глаза, когда я разговаривала с ним или иногда называла по имени.

– Вставай, Сабина. Ты поужинала. Теперь иди.

Я не добралась до своей комнаты. Мама прятала в гараже в старом ящике ненужные нам вещи из того дома, и я иногда приходила туда, чтобы устроиться на нем и почувствовать их под собой. Я засовывала внутрь руку, но никогда не доставала вещи, чтобы девочки не увидели. В маленьком гараже пахло сыростью, чем-то похожим на плесень и маслом, скопившимся под минивэном. Здесь было темно, никаких окон. Угол с ящиком напоминал кокон, и я свернулась в нем, стараясь плакать беззвучно.

Наверное, прошло несколько часов, прежде чем она пришла ко мне и извинилась. Ей было очень стыдно. И мне тоже. Мы обе поступили ужасно, друг с другом тоже, и не скоро примем прощение. Она обняла меня в темном углу, и я перестала трястись и успокоилась. Она снова стала самой собой.

– Почему ты столько времени проводишь здесь? – спросила она. – Тут пахнет.

– Зачем мы вообще к нему ходили? – парировала я. – Правда ради денег?

– Он нам должен. И я была готова… попросить.

Я прижалась лицом к ее плечу, роняя слезы на ее футболку.

– И куда бы мы с ними поехали?

На эти деньги она не купила бы машину или новую пару обуви. Они не оказались бы на сберегательном счете, чтобы набежали проценты. Они не для моего будущего фонда для колледжа или нашего отпуска к Ниагарскому водопаду. Она ничего не сказала, но я поняла.

Главным секретом было не то, что мы ходили в его галерею и просили у ее бывшего денег. А то, как она поступила бы с деньгами. В зависимости от того, сколько бы он нам дал, мы могли бы поехать куда угодно или остаться в штате и выбрать любой городок. Город – с тротуарами повсюду, различными направлениями, от реки к реке, от моста к мосту – находился в пределах нашей досягаемости. А теперь снова был для нас потерян.

Она обнимала меня, а я ее. Она умоляла простить ее, и я сказала, что прощу. Гараж наполнился запахом масла вперемешку с бензином.

Меня испугал грохот у окна.

Появилась голова. Снова Моне, которая находилась на пожарной лестнице – прислонилась к черному каркасу между воздухом и кирпичом, чтобы вытянуть ноги. В окно заглядывали лишь ее лицо и один локоть. Тело же как будто повисло над городом.

– Привет, – сказала она как ни в чем не бывало, словно не ушла к себе в комнату, не попрощавшись. А сейчас не появилась тут без приглашения.

– Почему ты не пользуешься лестницей?

– Держи, – сказала она. В ее руке лежала купюра в двадцать долларов. – Мне кажется, ты выиграла пари по Фреди, или я. В любом случае держи. Они твои.

Я не хотела брать у нее деньги, но, когда она положила их на подоконник, не отодвинула их. В воздухе на секунду запахло бензином, и я вспомнила свою маму. У нее был секрет, которым она со мной не поделилась, – насчет несчастного случая, который произошел в этом доме. Если бы она знала, что я здесь, то прибежала бы и показалась у двери. И что бы я тогда сделала? Уехала с ней домой? Притворилась, что меня нет и попросила всех прикрыть, вынудив ее вытащить на улицу ящики со старыми полотенцами и никому не нужными свитерами, чтобы завершить этот спектакль?

Моне смотрела на шкаф. Возможно, думала, я спрятала в него мамин портрет, так как на стене он не висел. Я не понимала, зачем она хотела его видеть, почему не могла допустить, чтобы он принадлежал только мне.

Нас связала ночь. Теперь она знала обо мне то, что я считала не известным никому. В то же время я о ней не знала ничего, по крайней мере того, что точно было правдой.

– Я слышала вас с Гретхен на лестнице, – сказала она.

Я закатила глаза.

– Она настойчива.

Но Моне не улыбалась и не шутила. Меня озадачило ее серьезное выражение лица.

– Твоя мама действительно никогда не рассказывала о несчастном случае, произошедшем с ней?

– Ты о нем знаешь?

Она кивнула, словно